Она посмотрела на него, и Конраду вдруг невыносимо захотелось обнять ее, прижать к себе эту стриженую головку, долго гладить густые короткие волосы и целовать бледное лицо.

   — Я сама в состоянии заработать на жизнь.

   Он покачал головой.

   — В этом нет необходимости.

   Потом спросил с искренней нежностью и заботой:

   — Куда же ты пойдешь, Тина? У тебя в Сиднее ни родных, ни знакомых, кроме… меня.

   — Не хочу, чтобы это тебя волновало, Конрад. Уверяю, я смогу позаботиться о себе!

   Опять наступило молчание, а потом Тина сказала:

   — Тебе, должно быть, пора? Я сожалею, Конрад, особенно о Мелиссе! Это ужасно, мне не верится, что их с Джоан больше нет. Джоан стала мне почти что подругой, а личико твоей дочери так и стоит перед моими глазами…— И, не выдержав, со слезами в голосе, с невыразимым отчаянием произнесла:— Почему это случилось с нами, Конрад, почему?!

   — Не знаю, — тихо ответил он.

   Он думал сейчас не о Джоан и Мелиссе, а о той, что сидела перед ним. Тогда, четыре года назад, эта девушка казалась мягче воска, нежнее розовых лепестков, а теперь он чувствовал, что не в силах пробить стену, которую она воздвигла между ними. Конрад представил, чего ей стоит говорить с ним, мужчиной, понимая, что он все знает! Но она пошла на это, почему? Потому что он был совсем безразличен ей или, напротив, оттого, что только его она и любила?! Как бы то ни было, он не терял надежды.

   Пережитые страдания ожесточили его, но одновременно очистили душу — постепенно он приходил к пониманию истины. И думал: «Ладно я, но ей-то за что? А Джоан, а Мелиссе?! Почему самые безвинные, самые лучшие должны принимать такие мучения?»

   Он сказал вслух:

   — Священник в той деревушке спросил меня, какой ты веры, и я ответил: «Самой правильной, что существует на свете». Чего нельзя сказать обо мне.

   — Не говори так, Конрад. Лучше ответь, ты не пытался встретиться с отцом?

   Он поразился тому, что Тина в таком состоянии и после перенесенных унижений сохранила способность помнить и думать о других людях.

   — Нет еще. Но я сделаю это.

   — Ты помиришься с ним?

   — Ты хочешь этого?

   — Да.

   — Я постараюсь.

   Потом встал.

   — Я еще приду?

   — Нет, Конрад, я же сказала — не надо.

   Тина держалась холодно, и Конраду было больно оттого, что она такая. Он вспомнил, какое счастливое лицо было у нее в Кленси, в часы любви. Поменять бы все местами! Тогда она была не нужна ему, тогда он был слеп. А сейчас? Кто знает!

   Конрад попрощался и вышел, но потом, повинуясь неожиданному порыву, вернулся и увидел, что Тина встала и трогает тонкими, нежными пальцами принесенную им сирень.

   — Тина! Тина, я виноват перед тобой за то, что было в Кленси и… и после. Прости!

   Она нисколько не удивилась его словам, как и внезапному возвращению, и сказала:

   — Ты невиновен, Конрад. Я на все шла сознательно, согласилась остаться с тобой, хотя не была уверена в твоих чувствах.

   — Но я подал тебе надежду.

   — Неважно. Я уже ответила: то, что случилось тогда, теперь не имеет значения.