— Тина? Это… ты?

   Тина остановилась. Перед нею были Дорис и Фей. Обе имели солидный, важный вид. Тина улыбнулась в душе. Доморощенная провинциальная знать, олицетворение благополучия, спокойствия и ревностно охраняемых приличий.

   Лицо Фей хранило выражение угрюмой неприступности, а Дорис улыбалась, как всегда, с приторной ласковостью и оттого чуточку фальшиво.

   — Я не сразу узнала тебя! Какими судьбами?

   — Приехала погостить к маме.

   — Ты живешь в Сиднее? — хмуро произнесла Фей.

   — Да.

   Тина заметила, как жадно они разглядывают ее платье. Она не стала наряжаться, но все же годы, прожитые в Сиднее, давали о себе знать — и в манере одеваться, и в том, как она теперь держалась.

   Как ни странно, она была рада видеть даже Дорис и Фей. Прошлое забылось, юношеские обиды канули в лету.

   — Этой мой сын, — сказала Дорис, показывая на мальчика.

   Тина улыбнулась.

   — Прелестный ребенок! Дорис расцвела.

   — Приходи в гости, Тина.

   — Спасибо.

   Расставшись с ними, Тина усмехнулась. Раньше Дорис и не подумала бы приглашать ее к себе. Но теперь Тина, благодаря тому что жила в столице, в глазах местной знати превратилась из оборванки в личность, достойную уважения и внимания.

   Она чувствовала, как Дорис и Фей смотрят ей вслед.

   Тина прошла по солнечной площади, раскланиваясь со знакомыми, многие из которых не сразу узнавали ее.

   Тина услышала, как кто-то робко окликает ее, и обернулась.

   — Карен!

   Да, это была Карен, все такая же невысокая, черноволосая, но вся какая-то усталая и поблекшая. Тина удивилась: она сама выглядела гораздо моложе Карен, ту можно было принять за женщину средних лет. На ней были бесцветное, бесформенное платье и стоптанные туфли. На руках Карен держала ребенка.

   Тина обрадовалась до слез. Она обняла смущенную подругу и принялась расспрашивать о жизни.

   Тине хотелось вспомнить прежние времена, но Карен повела речь о проблемах настоящего. Да, она замужем, у нее трое детей, которые, слава Господу, почти не болеют, и свой маленький домик. Муж старше на десять лет, человек неплохой, и все бы ничего, если б они не были так бедны. Тина поняла, что кругозор подруги еще более узок, чем в юности, а жизнь идет по накатанной, известной и до ужаса пустой дороге. В саду ее души не вырастут розы, и в небе над ее головой никогда не вспыхнет костер звезд…

   Тина посмотрела на дом, о котором Роберт О'Рейли когда-то сказал: «Это памятник моей юности». А где памятник мечтам Тины Хиггинс? Наверное, в ее собственном сердце!

   Тина прожила у матери три недели и все еще не знала, уедет или останется навсегда. Она жила точно в клетке — не было свободы ни мыслей, ни чувств…

   А потом вдруг прозрела и узнала, что будет дальше, впереди замаячил свет: если некому протянуть руку помощи, ее, как правило, подает сама жизнь. На смену ушедшему рождается что-то новое, новое будущее, другая звезда. Небосклон надежды редко бывает пуст.

   Мать завела небольшой огородик, и Тина все три недели помогала ей. Подоткнув подол, не жалея рук, возилась с сорняками, вскапывала землю. Работа доставляла ей почти болезненное наслаждение, помогала отвлечься от тревожных дум.

   Часто она поднимала голову и смотрела на небо, словно пыталась найти ответ на вопросы, решить которые могла только сама.

   По вечерам они с матерью сидели за столом возле лампы и шили, разговаривали о чем-нибудь.