Заметив это, Роберт неожиданно мягким голосом прибавил:

   — Спокойной ночи, Тина. Ничего, я готов подождать, ведь я люблю тебя!

   Но она почему-то уже не верила в это.

ГЛАВА VI

   Утром Тина по давней привычке проснулась рано, за час до рассвета — время, как говорят, еще более таинственное, чем полночь: в природе, лишенной привычных красок, царит мнимая неподвижность, созерцательность полусна, когда грань между явью и грезами кажется хрупкой, как яичная скорлупа. Девушка встала и посмотрела в окно на серебристо-серую поверхность океана и темные, четко выделяющиеся на фоне бледного неба силуэты гор.

   Звезды гасли одна за другой, словно за тайной полупрозрачной стеной некто невидимый задувал желтые свечи. Кто правит миром в этот час, Бог или Дьявол? Тине казалось, что для тех, кто там, на небесах, земля — огромное зеркало, в которое они смотрят в предрассветные минуты, и оно являет им все картины времени от прошлого до нынешнего восхода. Не закрывают ли они руками в ужасе искаженные лица при виде горестей и бедствий, царящих на земле?

   Девушка оделась и бесшумно выскользнула за дверь. Откуда-то доносились звуки музыки… Что это?

   Мистика!

   Тина на цыпочках пошла по дому и, дойдя до гостиной, затаившись, стала слушать.

   Мелодия текла, переливаясь, звуки тонули один в другом, а иногда все вместе погружались куда-то, подобно солнечным лучам, пропадающим во тьме стоячих вод, а после неведомо как выплывали оттуда, омытые печалью, и тогда внезапно рождалось нечто пронзительно-светлое, прозрачное, как слеза. Жизнь и смерть плели рядом свои нити, иногда непостижимым образом сливались, создавая нечто единое, а над ними царила любовь; всепоглощающая, нежная, как пламя свечи, она являла свой лик из таинственной глубины. Порой минорные звуки опутывали душу, порождая прозрачные слезы грусти, а в другой раз рвали сердце на части, вызывая рыдания, вселяли в него чувства безнадежности и скорби.

   Тине эта музыка показалась самой прекрасной на свете.

   Осторожно выглянув в гостиную, девушка увидела Конрада: сидя на круглом стуле, он играл на рояле.

   Длинные пальцы юноши легко бегали по клавишам, со стороны казалось — они едва касаются их. Перед ним не было нот, он не смотрел ни вперед, ни перед собой, а куда-то вдаль, пожалуй, даже не пространства, а времени, перед ним вставали какие-то образы — такого выражения лица Тина еще не видела ни у одного человека. Ей показалось, что сейчас, когда он думает, что одинок и незрим, в его лице отразится вся внутренность души, и она, Тина, увидит те же картины, что и он, — нечто страшное и прекрасное, как сама жизнь!

   — Что это за мелодия? — вырвалось у девушки. Не в силах удержать восторг, удивляясь своей неожиданной смелости, она вошла в гостиную и остановилась возле рояля.

   Звуки смолкли, и что-то витавшее вокруг исчезло, растворилось в воздухе и тишине.

   Конрад бросил играть, явно недовольный, что ему помешали.

   — Это пьеса, посвященная моей матери! — отрывисто произнес он, слегка развернувшись к Тине.

   — Вы сами ее написали? — изумилась девушка.

   — Да.

   — Так вы сочиняете музыку?

   — Иногда, — ответил он, убрав пальцы с клавиш. Он молча ждал, что она еще скажет. Тина могла бы повернуться и уйти, наверное Конраду именно этого и хотелось, но девушка не могла пойти против желания поговорить с ним.

   — Мне очень понравилось! — взволнованно проговорила она, слегка краснея. — Красивая музыка.