Сент-Герман помолчал.

— А Пентакоста? Что станется с Пентакостой?

Капитан Амальрик нахмурился и потянул себя за губу.

— Этот вопрос наиболее трудный. Она ведь дочь герцога, и, если тот запретит ее трогать, маргерефа ничего не осмелится с ней сделать без одобрения короля. А король может решить… Ох, да он может решить все, что угодно. — Он выразительно пошевелил бровями. — Или вообще ничего. Пока же она заперта в своих покоях, и две женщины денно и нощно не спускают с нее глаз. Ей не позволено выходить из южной башни. Никуда, даже в общий зал. Ей не разрешается также видеться с Беренгаром. Кстати, того взял под решительную опеку наш монах. Он поставил себе целью отвратить Беренгара от Пентакосты. Брат Эрхбог молится с сыном Пранца, склоняет его к покаянию — в общем, они теперь неразлучны.

— Да что вы? — поразился, и вполне искренне, Сент-Герман. — Удалось ли достойному брату преуспеть в своем замысле?

— Нет. Пока нет. — Капитан покачался на каблуках. — Пентакосте запрещено прясть и ткать… И вообще… — Не договорив, он шумно выпустил воздух.

Сент-Герман пристально посмотрел на воина.

— Есть что-то еще?

Капитан Амальрик смущенно спрятал глаза.

— Вы правы. Существует еще одна… неясность. Беренгар говорит, что Пентакоста не приказывала закрывать крепостные ворота. Он заявляет, что приказ отдал Калфри. Тот, мол, перепугался и, когда пала герефа, решил, что битва проиграна. А Пентакоста тут ни при чем.

Сент-Герман на какое-то время окаменел, не в силах вымолвить ни слова. Потом очень медленно и очень размеренно произнес:

— Ранегунда была жива, когда закрылись ворота. Я знаю, потому что был тогда рядом с ней. И любой караульный, следивший за битвой, скажет то же самое. — Удивительно, но, выговорив вслух ее имя, он словно бы успокоился, хотя боль все равно не отпускала.

— Да, — кивнул капитан. — Именно это утверждаю и я, поскольку сам был там. Закрытие ворот было черным предательством. Но люди есть люди. Они не слышат того, чего им не хочется слышать. Куда легче считать, что Калфри впал в панику, чем поверить в то, что их герефу, да и нас заодно, умышленно предала высокородная госпожа. — Он поднял вверх руки. — Я не могу что-либо изменить. Любой охотнее принесет в жертву Калфри, чем согласится с виновностью Пентакосты.

— Мне кажется, это прежде всего относится к Беренгару, — держась очень прямо, сказал Сент-Герман.

Капитан Амальрик пожал плечами.

— Он обожает ее. И доказывает таким образом свою преданность. Он не может свидетельствовать против нее.

— Конечно, — сказал, не скрывая язвительной горечи, Сент-Герман. — Разумеется, не может. А что станет с Калфри? Если поверят Беренгару, а не ему?

— С Калфри? — Капитан Амальрик помялся и с большой неохотой ответил: — Ну, если будет решено, что, когда он отдал приказ, герефа была мертва, его оскопят и четвертуют. Если сочтут, что герефа погибла из-за него, то распилят на части веревками. Это… ужасная смерть.

— Да, — меланхолически подтвердил Сент-Герман и вскинул голову: — Я могу засвидетельствовать, когда были закрыты ворота. Это может помочь?

Капитан Амальрик тряхнул головой.

— Не знаю. Вы инородец, и маргерефа может вообще не позволить вам выступить против такой особы, как Беренгар.

— Потому что он сын Пранца Балдуина? Я вас правильно понял?

Капитан промолчал.

— К суду Пентакосту не привлекут, — сказал он чуть позже. — Разбирать будут поведение Калфри.