Сент-Герман мысленным взглядом окинул сонм дичайших обычаев, с какими ему приходилось сталкиваться в своей долгой жизни, и нашел в них немало сравнимого с тем, о чем шел разговор, а потому новый вопрос его прозвучал почти безучастно:

— Скажите мне, если бы свиноматка не сожрала поросят, или если бы лодка не села на мель, с преступницей обошлись бы иначе?

— Нет, — с мрачным видом ответила Ранегунда. — Просто мы не пытались бы ничего изменить. Но приметы насторожили нас, и под подушку Изельды мы стали подкладывать руту и сухую полынь, а сама она простаивала по три часа в день на коленях, в молитвах. Брат Эрхбог сек ее розгами, чтобы изгнать бесов, но все эти меры мало на что повлияли.

— Понимаю, — кивнул Сент-Герман, глядя сквозь дверь на унылое, тусклое небо. — Приближается новая буря, — сказал он, помолчав.

— Согласно приметам, — откликнулась Ранегунда, постепенно успокаиваясь и отходя от тяжелого разговора. — Вскоре пойдет первый снег, но не завтра. Через неделю, не раньше.

— Похоже, — сказал Сент-Герман.

— Вижу, вы поправляетесь.

Она помолчала, сверля его взглядом, затем резко отвернулась, натянула на голову капюшон и шагнула под дождь.

Сент-Герман, наблюдая, как она удаляется, ощутил прилив неожиданной горечи. Почему ему взбрело в голову, что глоток ее крови установил между ними какую-то связь? Он поморщился и уже собирался уйти, как вдруг обнаружил, что на него кто-то смотрит. Это была Пентакоста, стоявшая на ступенях над ним и державшая в руке клочок пряжи.

— Иноземец, — сказала красавица с придыханием. — Иноземец, взгляни на меня.

Он промолчал, но слегка передвинулся в тень.

— Она не дает нам узнать друг друга получше. — Пентакоста позволила клочку пряжи выскользнуть из ее пальцев и улыбнулась. — Это можно переменить.

Сент-Герман не сделал попытки поймать золотистый клочок и не промолвил ни слова, но, когда Пентакоста повернулась, чтобы возвратиться в прядильню, чуть наклонился и сузил глаза. Грубую пряжу, лежащую у его ног, сплошь покрывали мелкие узелки, напоминавшие почки на голой весенней ветке. Прутик боярышника, привязанный к ней, был вымазан чем-то желтым. В краю, где любое явление рассматривалось как предзнаменование или примета, это явно должно было что-нибудь означать.

В шестиугольном складском помещении хранились остатки оборудования, последний раз применявшегося при возведении крепости — более полувека назад. Какое-то время тут был арсенал, но потом он перекочевал в бревенчатое строение за кузней, и склад с той поры никого не интересовал. В нем в одну огромную груду были свалены и свитые в бухты канаты, и многопудовые противовесы, и грубой конструкции тали, и длинные, с изношенными полозьями волокуши. В последнее время Сент-Герман частенько наведывался сюда и уже испытывал к этим громоздким вещам нечто вроде приязни. У него были виды на заброшенный склад: он рассчитывал использовать помещение для своих нужд, заручившись согласием Ранегунды. Если та позволит ему здесь обосноваться, жизнь станет достаточно сносной. У него будет хотя бы занятие на те долгие месяцы волокиты, без какой не проходят любые переговоры о выкупе. Конечно, хотелось бы их максимально ускорить. Но как?

«По крайней мере, — сказал он себе, глядя на заплесневелые стены, — у тебя есть земля родины. Пускай изрядно подмокшая, но способная поддержать твои силы с куда большим проком, чем кровь поросят».

К закату охрана нижних этажей башни успела смениться дважды, и Карагерн, последний из караульных, проклинал свою участь. Новый пост, который он должен был занять, сильно ему не нравился, и Сент-Герман даже через толстую дверь слышал его причитания:

— Я не имею ничего против караульной службы, герефа, я просто не хочу там торчать.