– Благослови тебя Бог, Джули, – сказал он, любуясь тем, как она ловко закрывает дверь своим широким задом. – Ты чудесная девушка.

Она подошла с подносом к кровати и подвинула лампу на маленьком столике, чтобы освободить место. Все тени в комнате покачнулись и заняли новое положение.

– Ну вот, – сказала она, тяжело опускаясь на край кровати. – Сперва микстуру, потом таблетки. Их можно принять с молоком.

– Помоги мне сесть, Джули, – сказал он притворно слабым голосом.

Джули мысленно чертыхнулась, прекрасно зная, что он в состоянии усесться сам. Она встала, взяла его под мышки и, приподняв, придала его почти невесомому телу сидячее положение, взбив подушки у него за спиной. Желтый, сморщенный и липкий, он расплылся в улыбке. Джули отвернулась.

– Микстуру, – сказал он.

Она встряхнула пузырек и налила в ложку немного лекарства. Бенджамин широко открыл рот, став похожим на птенца, разинувшего клюв в ожидании червяка. Джули сунула ложку ему в рот, борясь с желанием пропихнуть ее всю в эту куриную глотку, и он с шумом всосал тягучую жидкость.

– Еще одну, и будете умницей, – сказала она, совершая над собой усилие.

Он состроил капризную детскую гримаску и опустил нижнюю челюсть.

Когда он проглотил вторую порцию, Джули поскоблила ложкой его заросший седой щетиной подбородок и отправила пролитые капли обратно в рот. Теперь очередь за пилюлями, которые возлагались на его скользкий дрожащий язык, как кусочки церковной просвирки, и смывались теплым молоком. Затем Джули промокнула его рот косметической салфеткой, и он съехал на спину с видом полного довольства.

– Ты обещала посидеть со мной, – лукаво напомнил он.

Она кивнула, зная, на что он намекает. Это небольшая жертва, на которую приходится идти ради денег старого ублюдка.

– Ты так добра ко мне, Джули. За все эти годы только ты по‑настоящему заботилась обо мне. Ты – это все, что у меня осталось, дорогая. Но ты об этом не пожалеешь, обещаю, ты не пожалеешь. Ты будешь прекрасно обеспечена, когда я умру.

Джули похлопала его по руке.

– Вы не должны так говорить. Вам еще жить да жить. Возможно, вы и меня переживете. – Поскольку ей было всего тридцать девять, она считала, что такая возможность исключена.

– Ты будешь прекрасно обеспечена, Джули, – повторил старик. – Распусти свои волосы, дорогая. Ты знаешь, как я люблю на них смотреть.

Она наклонилась, и ее блестящая грива оказалась в пределах досягаемости. Старик провел шишковатыми пальцами по волосам, наслаждаясь их великолепием.

– Прекрасно, – пробормотал он. – Такие густые, такие здоровые. Ты поистине благословенна, Джули.

Сама того не желая, она улыбнулась. Да, волосы были ее главным козырем. Она знала, что тело у нее слишком крупное, хотя его плавные округлости не лишены привлекательности – чтобы их описать, потребовалась бы кисть Рубенса, – да и ее немного полноватое лицо опять же нельзя назвать уродливым. Зато волосы – как говаривал еще в Ирландии ее пьяный отец, – волосы были «даром Богов». Она заскромничала, стараясь играть в эту игру так, как нравилось старику.

– Ну же, Джули, дорогая, – притворно взмолился он, – дай мне на тебя посмотреть.

– Вы знаете, что я этого не сделаю, Бенджамин.

– Но в этом нет ничего дурного. Смелей, – уговаривал он.

– У вас может сердце не выдержать, Бенджамин. – Она надеялась, что однажды так и будет.

– Мое сердце уже не выдерживает, дорогая. Неужели ты не отблагодаришь меня за ту награду, которую я тебе завещаю?

– Я же просила не говорить больше об этом.