Боцман начал ползти заранее, а теперь и вовсе привстал и покатился к рельсам как мяч. Тридцать метров он преодолел за три секунды и вышел на стрелку в момент, когда тепловоз уже хрустел по ней колесами. И всего не три, а две секунды заняла у него закладка бомбы. Боцман поступил мудро, сообразил: термит спичкой не зажжешь, зато он хорошо загорается от бенгальского огня. Вот он и воткнул в коробку с термитом две бенгальские свечи и закрыл их трубками из плотного картона, чтоб горение не было заметно снаружи. Свечи он поджег заранее, еще когда полз. И едва оказавшись у рельсов, Боцман примерился, сунул руку в просвет между колесами и тут же откатился от насыпи.

Тепловоз беспрепятственно миновал стрелку, но, едва на нее выкатились колеса первого вагона, из‑под них ударила ослепительная вспышка, словно целая бригада сварщиков одновременно ткнула электродами в одно и то же место. Боец с первой площадки заметил отползающего Боцмана и высунулся, торопясь занять позицию для стрельбы. Ну, это была моя работа. Против яркого термитного пламени стрелять было трудно, но этого шустряка я срезал. Чем и вызвал огонь на себя. Сразу с нескольких площадок автоматчики били по тому месту, откуда я давал очередь. Но меня там уже не было. Я откатился, хотя стрелять все равно не мог – термит ослепил меня, и я не знал, на какое время. Теперь минимум несколько минут мне предстояло жить на ощупь. Я не мог даже отойти выше по склону – я вообще ничего сейчас не видел. И Боцман остался без прикрытия.

Но через две секунды противнику стало не до нас. Злой термит расплавил рельсовую сталь, очередное колесо вагона вместо жесткой опоры нашло лужу расплавленного металла, вагон осел, провалился между шпалами. Передний тепловоз, продолжая тянуть состав, вывернул первый вагон из колеи, и тот упал, в него уткнулись остальные. А сзади напирал второй локомотив. Он смял, вздыбил еще несколько вагонов, некоторые свалились с путей, другие налезли на упавших, стали колом. Хвостовой тепловоз затормозил, но еще несколько секунд он полз по инерции, продолжая уничтожать свой собственный состав. Боевики выпрыгивали на насыпь, но покосившиеся вагоны теряли равновесие, рушились с путей, придавливали выскочивших.

Я ничего этого не видел, но по звукам вполне мог восстановить эту жуткую картину.

Ко мне приближался какой‑то человек. Сейчас я мог что‑либо видеть только боковым зрением, прямо же перед глазами у меня все переливалось голубым, черным и красным. Но как раз боковым зрением я и угадал, что это Боцман.

– Что, ослеп, командир? – озабоченно спросил он.

– Напрочь.

– Ничего, сейчас я тебя выведу.

Боцман подхватил мой автомат и застрочил. Куда он бил, я не видел, но можно было понять, что достается тем бандюгам, которые остались целы после крушения. Наконец он отбросил пустой «калаш», пальнул еще раз из помпы, крепко схватил меня за руку и потащил вверх. Основное направление он мне задавал, даже сравнительно успешно обводил меня вокруг деревьев, но все разно я бился обо что ни попадя. Оставалось надеяться, что насмерть я все же не убьюсь. Но самое главное было в том, что никто нас больше не преследовал, отчего мы немного расслабились.

Минут через двадцать я попробовал обходиться без поводыря. В глазах все плыло, но это было уже искаженное изображение действительности, а не сплошное радужное пятно. Вечерело. Мы снова спускались с гор. Вышли к нижней окраине села, к водопаду. Здесь долина Прута сходилась в каменное ущелье; небольшой, но бурный водопад выбил в скалах круглый омут. На узком бетонном мостике, пересекавшем реку прямо над кипящей струей, торчали любители видов природы. Зевак обходил бедно одетый мальчишка со шляпой в руке.