Затем Муха прослушал все стадии полулегального классического мужского выпивона: бульканье, чоканье, шепот (тост), легкие всплески, кряканье, стук стаканов о столешницу, за которым последовал длительный шепот, – очевидно, заговор. Наконец атаман встал, мрачно возвысился над Мухой, схватил его обеими руками, стащил с верхней полки и швырнул на нижнюю. Ему это удалось легко не столько по причине небольшого роста и малого веса Олега Мухина, сколько оттого, что Муха не счел нужным оказать сопротивления. Это успеется.

Атаман нависал над Мухой, терзая его воротник, говоря ему в лицо неприятные вещи.

– Ты бач, яка курва! Я на вас, москалив, тры мисяци робыв, а оно выпыты зи мною вже нэ хочэтэ! Сьогодни свято нашэ, хрыстияньске! А вы, москали, Хрыста розпьялы! – С этими словами он схватил со стола наполненный до краев стакан.

В бедной голове строителя коттеджей для новых русских как при вавилонском столпотворении смешались все языки и народы. Но своей пламенной речью он разогрел себя на более решительные поступки. Муха заметил напряжение мышц его обнаженной до плеча руки, уловил подготовительные движения и зажмурился на четверть секунды до того, как этот толкователь евангельской истории совершил святотатство – плеснул Мухе в лицо водкой из стакана.

Муха для соблюдения этикета легонько взвыл, согнулся, потер глаза. На самом деле он только смахнул паленую «Гжелку» с бровей, чтоб действительно не натекло. Коротким, незаметным для остального войска ударом в солнечное сплетение он вырубил атамана. То, что главарь вдруг грохнулся на противоположную полку и уронил стакан, его захмелевшими компаньонами было приписано действию спиртного. Своим поведением атаман выполнил весьма полезную для Мухи работу – освободил проход, который Олег не преминул занять. Воины вырубившегося командира сидели за столиком друг против друга – один оказался по правую руку, другой по левую. Так им и досталось. Одному правой, другому – левой. У одного пострадало левое ухо, у другого – правое. Две головы почти синхронно безвольно мотнулись, и уши, которым удалось избежать Мухиных кулаков, не избежали оконной рамы. После такой тяжелой работы Муха плюхнулся напротив атамана и невозмутимо налил себе водки на палец, отломил кусок домашней колбасы, поднял стакан и, дождавшись, когда казаки начнут приходить в себя, провозгласил тост:

– Ваше здоровье, господа!

Выпил, закусил и полез наверх спать. Но только он улегся поудобней, за спиной послышалось сопение, и Муха почувствовал руку, деликатно касающуюся его плеча.

– Слушаю вас, – произнес Муха официальным тоном.

– Звиняйте нас, пожалуйста, – промямлил атаман. – Малость перебрали... Сами понимаете, до дому едем, а тут ще праздник...

– Ладно, ничего, – великодушно отпустил ему грех Муха. – Ложитесь спать.

* * *

Ночь.

Ночь безумного дня.

Поезд снова разогнался. 3‑з‑з‑з‑з‑у‑у‑у‑у! В окно ударил секундный свет. Проскочили какой‑то переезд с обязательным грузовичком, фыркающим перед куцым шлагбаумом. Не спеши, паровоз, не стучите, колеса! Командир думать будет!

Но что‑то ничего не придумывалось. Все, что можно было изобрести – изобрели еще в Москве. Посадили Муху в другой вагон, чтобы прикрыл на вокзале. Все.

Вот тебе и праздничек. Весь день промотались – экипировались как туристы, закрывали личные дела, я часа три проторчал в управлении, знакомился с материалами, которые смогут пригодиться. В одиннадцать собрались на Киевском вокзале. Муха прибыл отдельно, но мы проходили мимо его вагона, видели, с кем он едет. Боцман, Артист и Док, недолго думая, завалились спать.