Я. Самые опасные для человека – крупные самцы, особенно старые или больные, которым трудно добыть нерпу.

КИСЛОВ. А как узнаешь, что больной? Кардиограмму им делаешь?

Я. Вы не так уж далеки от истины, мы их обследовали и даже взвешивали на специальных весах‑треноге. Однако в обычных обстоятельствах к медведю лучше не приближаться это прежде всего небезопасно для него. Он очень любопытен, бежит знакомиться, а к чему приведет такое знакомство, предугадать трудно. Может быть, он хочет с вами поиграть, но не исключено и другое, намерения его неизвестны, и вы, перепугавшись, на всякий случай всадите в него обойму… А если вы безоружны и пытаетесь убежать, тем хуже для вас. Впрочем, об этом мы уже говорили.

КИСЛОВ. Погоди, а как это они давались взвешиваться?

Я. Если нужно, мы их усыпляем – стреляем «летающим шприцем», временно парализующим нервную систему.

БЕЛУХИН. Здесь бы нам заполучить такую штуку…

Я. У меня с собой целый набор… Прошу прощения – был, в багаже.

КИСЛОВ. Вот бы что Кулебякину выбросить, а он – марки.

АНИСИМОВ. Захар…

КИСЛОВ. Прости, Матвеич…

АНИСИМОВ. В последний раз.

КИСЛОВ. Честное слово, сдуру ляпнул… Мне бы тогда Диме помочь, да ноги ко льду примерзли.

БЕЛУХИН. Все мы были хороши. Я ведь тоже подрастерялся, Илья.

ИГОРЬ. И я… Рюкзак с едой в ногах лежал, что, казалось бы, стоило вынести. Один только Дима и оказался на высоте.

Все это прозвучало искренне и грустно, как реквием… Я от души порадовался, что Диму Кулебякина, славного парня, вспомнили добрым словом. Но потом все стало очень плохо, такой уж, видно, сложился у нас трудный, неудачный день; такой неудачный, что лучше бы проспать, не видеть и не слышать того, что произошло.

Лиза, которая за последний час и двух слов не сказала, вдруг спросила:

– Игорек, а если б вынес, поделился бы с нами?

Вопрос был оскорбительный, Игоря передернуло, но он сдержался и отделался шуткой:

– Смешная вы, Елизавета Петровна.

– А я всегда такая, – Лиза говорила отрывисто, не поднимая головы, – мне палец покажи – я смеяться буду. Так поделился бы?

Игорь не ответил, пошуровал в печке и вышел в тамбур.

– Мало на юношу нападали, так и ты на него, – сердито сказала Анна Григорьевна. – Зачем обидела?

– Ничего, я перед ним извинюсь, – с каким‑то недобрым смешком ответила Лиза. – Ой, как извинюсь, самой тошно будет.

– Лизонька, – с тревогой спросила Невская, – хочешь воды?

– На Славу все набросились, затоптали… – прошептала Лиза, – а этот – чистенький… Сил нет, помоги встать.

Игорь вернулся с дровами и молча сложил их у печки.

– Игорек, – Лиза, пошатываясь, шагнула к нему, положила руки ему на плечи, – прости дуру, дай я тебя поцелую.

– К чему такие нежности? – растерялся Игорь.

– Неужто не хочешь? – с тем же недобрым смешком проговорила Лиза. – Уродка, да? Вот ты и попался, мой хороший, нежный, нецелованный…

– Ты бредишь! – Игорь отшатнулся.

Стоявший рядом с ними Белухин подхватил Лизу и помог ей лечь обратно. Ее всю трясло, она всхлипывала, стонала и наконец затихла в объятиях Невской.

– Чокнулась, что ли? – шепотом спросил Кислов.

– Тогда и я чокнулся! – незнакомо грозным голосом возвестил Белухин. – Кажись, пахнуло колбасой.

Солдатов поднял голову, сел. Игорь хотел было выйти, но Белухин его удержал, потянул носом и повторил:

– Пахнуло колбасой, мужики.