На островах он нашёл первые признаки жизни на, казалось бы, испепелённой планете. Они появились из-под земли и в два приёма отхватили ему обе ступни. Как не удивительно, но он наткнулся на земляных червей. Только эти были значительно меньше и имели шипы на своих телах. Металлические шипы — так что проблем с восстановлением утраченных стоп у толерана не возникло. Он переместился в Берлин. И там он обнаружил человеческую единицу. Она не функционировала, но почему-то не разлагалась. Поверхностный осмотр ничего не дал и Толеран попытался произвести более детальное изучение тела, лежавшего посреди титанической груды камня — всё, что осталось от этого города. Он смог вскрыть тело лишь с помощью интегрированного в его тело лазера. Все детали человеческой единицы превратились в вещество неизвестного типа. Они излучали альфа и бета частицы. Толеран пришёл к выводу, что данная человеческая единица оказалась непосредственно в эпицентре взрыва одной из модифицированных ядерных бомб.

Толеран считал информацию из мозга человеческой единицы и получил ошеломляющий результат. После первых ядерных ударов, США и СССР почти одновременно сумели получить своё ядерное оружие. А получив, применили…, и уже через неделю на планете не осталось функционирующих человеческих единиц. Мир погиб под градом ядерных бомб сбрасываемых с самолётов множества воюющих стран…

Миссия Толерана вновь провалилась.

Почти три дня он находился на сожжённой планете, обследуя города, полные мёртвых и целые поля замершей техники вперемешку с разлагающимися телами — их накрыло даже не взрывом, они погибли от радиоактивных излучений.

Толеран не спешил возвращаться в исходную точку вмешательства, рассчитывая вероятности тех или иных действий, последствия и возможные сценарии с несколькими эпизодами вмешательства. К концу третьих суток, проведённых на изувеченной планете, он выработал новую стратегию, которая обещала успех миссии с вероятностью 99 процентов.

Он сместился на исходную точку вмешательства.

Глава 3

Гитлер сидел, сгорбившись над книгой, багровый от прилившей к голове крови. Ему было одновременно стыдно и больно. Он читал о поражениях Вермахта в 44–45 годах. Он читал о гибели незаменимых генералов, о том, как гибли в неравных боях герои подобные танковому асу Витману. Читал о том, как из-за его растущего вмешательства в операции штаба и непомерно возросшей уверенности в превосходстве немецких войск над любыми другими, гибли сотни хороших солдат и офицеров, а тысячи сдавались в плен, считая бессмысленным дальнейшее сопротивление противнику. Ему было стыдно не за них — тех, кто сдался. Сейчас он понимал, его офицеры, сдававшиеся в плен, имевшие лишь одну альтернативу сдаче — бесславную гибель, поступали верно, как с точки зрения военных доктрин, так и исходя из здравого смысла. Мертвецы не возвращаются домой, что бы построить его вновь (в случае поражения) или привести в порядок покосившиеся заборы (в случае победы). Он стыдился собственного поведения в те дни — дни, которых не случится теперь, когда у него есть этот дар из будущего. Гитлер закончил чтение главы о сражении за Рур.

Откинувшись на спинку кресла, он смотрел в потолок. И спрашивал себя — как же он мог стать тем идиотом и паникёром, который сгубил лучшие силы Вермахта в бессмысленных позиционных боях? Как он мог уподобиться русским и японцам с их великой храбростью? Русские могли позволить себе терять миллионы — людские ресурсы СССР были поистине неисчерпаемы. Японцы просто не умели иначе. Но Германия не могла позволить себе таких страшных потерь! Если русские могли заменить одного опытного солдата сотней необстрелянных юнцов, из которых после боя выживет пять бойцов, набравшихся опыта, то у Германии нет этих ста.