Постепенно я научилась смотреть на себя глазами окружающих и поняла, что стала для всех невидимкой, исчезновения которой никто и не заметит. Я была настолько замарана, что люди боялись испачкаться об меня одним лишь признанием факта моего существования.

У меня не только ничего не было, я сама была ничем. И все-таки крохотный осколок гордости еще сидел во мне, мешая полностью раскрыть свои чувства. Я никогда и не говорила о них, словно надеясь, что, непроизнесенные, они прекратят свое существование.

Я услышала, как вздохнула медсестра, прежде чем задать следующий вопрос:

— А что случилось с ребенком?

Возможно, она предполагала, что я все-таки родила, а потом подбросила младенца кому-то под дверь. Я почему-то разозлилась оттого, что она могла подумать обо мне такое.

— Меня направили на аборт, — смело ответила я; от пятнадцатилетних девочек таких слов не ждали.

— Антуанетта, если тебя отпустят, ты снова попытаешься покончить с собой? — спросила медсестра, хотя никто и не ждал моего ответа, зная, что я не остановлюсь.

Священник взял адрес места моей работы и пообещал забрать мои вещи, а медсестра принесла мне холодное питье, после чего я провалилась в глубокий сон под аккомпанемент постоянного шума в ушах — последствия тех ядов, которыми напичкала свой организм. Когда я снова проснулась, у моей кровати сидел уже другой человек.

— Антуанетта, хочешь пить? — мягко спросил он, заметив, что мои веки дрогнули.

— Чаю, — прохрипела я в ответ.

Язык казался слишком большим для моего рта, а горло болело. Шум в ушах ослаб, но голова раскалывалась от пульсирующей боли.

— Можно болеутоляющее? — жалобно попросила я.

— Лучше обойтись без лекарств, — ответил он. Потом, словно решив, что я заслуживаю объяснения причины, продолжил: — Нам пришлось потрудиться, чтобы откачать из тебя весь аспирин. — Он выдержал паузу и снова продолжил: — Антуанетта, я врач, но врач-психиатр. Ты понимаешь, что это значит?

Я кивнула головой. Мне было совершенно все равно, кто он такой: я просто хотела выпить чаю и снова уснуть. Однако он, похоже, еще не все сказал.

— Я договорился о твоем переводе в местную психиатрическую клинику. Там знают, как лечить такие состояния. Ты больна, у тебя тяжелая депрессия.

С этим заявлением я вполне могла согласиться. Он потрепал меня по плечу, заверил в том, что вскоре я поправлюсь, и ушел. Но я не верила в его заверения. Вскоре меня, в больничной одежде, с моим чемоданом, который привез священник, погрузили в карету «скорой помощи» и доставили в клинику для душевнобольных в Пердисберне.

Мы проехали мимо массивного здания из красного кирпича, где в викторианскую эпоху размещалась богадельня, а ныне содержались пациенты длительного срока лечения, и остановились возле одноэтажного корпуса. Это было новое психиатрическое отделение, куда меня и определили. Я оказалась самой молодой пациенткой за последние годы.

В тот первый вечер я даже не обратила внимания на окружающую обстановку. Еще не оправившаяся от последствий передозировки, я проспала до утра, пока меня не разбудили. Шторку у моей кровати отдернули, и бодрый голос сказал, чтобы я вставала, умывалась и шла завтракать. Я открыла глаза и увидела прямо над собой молодую медсестру с такой открытой и дружеской улыбкой, что невольно улыбнулась ей в ответ. Рядом с ней стояла высокая изящная блондинка с виду на несколько лет старше меня, и медсестра представила ее мне:

— Это Гас. Она тебе все покажет.

На этом она удалилась, оставив нас вдвоем. Постоянная болтовня Гас была для меня спасением. Я могла спокойно отмалчиваться, потому что она прерывалась лишь на то, чтобы глотнуть воздуха для новых словоизлияний или чтобы разразиться нервным звонким смехом.