Страх, смешанный с яростью, угрожал перехватить дыхание Рэнда, так что он не сразу смог заговорить:

   — И как это случилось? Ведь она должна была быть в безопасности в другом месте?

   Дэвид ничего не сказал. Вместо этого ответил женский голос, чистый и сильный, из-за двери его тюремной комнаты:

   — Она с Генрихом, потому что он забрал ее у меня.

   Изабель.

   Изабель, прелестная, как ни в одном из его страстных снов, в алой накидке, отделанной голубым поверх голубого платья и с бледно-голубой вуалью на волосах. Голубой, символизирующий верность. Голубой, хотя он отказывался поверить в то, что он нес смысл, который он желал. Она могла надеть его по своей прихоти или, вероятнее, чтобы убедить коменданта Тауэра в ее преданности, чтобы ей позволили навестить его снова.

   Она была такой чистой по сравнению с ним, бородатым, немытым, нечесаным, такой свежей и безмятежной, что ему вдруг захотелось втащить ее в свою грязь и заставить ее разделить ее. Хотя это было низко, он хотел, чтобы она поняла его тщетную, отчаянную ярость в самой ее глубине и присоединилась к нему.

   Вместо этого она казалась выше этого, безразличная к тем долгим дням, которые он провел, не зная, где она была и что де-

   лала. Равнодушная к судьбе незаконнорожденного ребенка, от чьей незаметной жизни может зависеть судьба королевства, она только что объявила то, что может быть смертным приговором. Это, прежде всего, он не мог терпеть.

   — И как получилось, что она была у тебя? — спросил он, его голос был как сани, которые тащат по гравию. — Какой безумный каприз заставил тебя забрать ее из тайного места, когда тебе сказали оставить все как есть?

   Надменность отразилась в ее чертах, хотя он успел увидеть вспышку боли глубоко в ее глазах.

   — Мой собственный каприз, сэр, — ответила она, — и почему нет? Какая может быть разница между вдовой, которая имеет возможность сама решать за себя, и женщиной, муж которой так жаждет умереть, что она может также считать себя лишенной его? Но у нас нет на это времени. В последние несколько дней твой оруженосец ездил в Винчестер и обратно, скакал всю ночь, чтобы доставить приказ о твоем освобождении. Он был должным образом представлен и принят, так что ты можешь быть свободен. У тебя есть час на то, чтобы привести себя в порядок, а затем мы должны поспешить в Винчестер на аудиенцию к королеве.

   Это было слишком много, чтобы принять сразу. Рэнд положил ладонь на ближайший стол, чтобы опереться на что-то твердое, так как чувствовал себя в головокружительном тумане галлюцинаций.

   — Ты имеешь в виду... ты не можешь иметь в виду, что Генрих подписал помилование.

   — Самый что ни на есть официальный документ, с добавлением множества красивых фраз и скрепленный личной печатью.

   — Но почему? Как?

   Ее улыбка была краткой.

   — Это был дар, который попросила Елизавета Йоркская в обмен на то, что родила ему сына. Ты польщен тем, что тебя так ценят? Но пойдем, у нас нет времени. Мы должны уходить.

   — Елизавета... королева... не леди Маргарет.

   Рэнд не мог прийти в себя. Он готовился к смерти и принял ее неизбежность так глубоко внутри себя, что было почти невозможно поверить в жизнь.

   — Мать короля, возможно, заступилась за тебя. Но именно Елизавета Йоркская заключила сделку на твою жизнь.

   Он покачал головой:

   — Я не понимаю. Она едва знает меня.

   Лицо Изабель покрылось румянцем, который мог быть от гнева, но выглядел как смущение.

   — Она знает меня, этого достаточно.