– Не, без толку, – сказал он. – Сфотографировать надо. Для родственников, а то наврут им с три короба, не докажешь потом ничего. Тут знаешь какой иск можно вкатить, найдешь их по своим каналам, они тебе спасибо…
И не договорил, потому что в кабине Фольксвагена что то шевельнулось, кто то заворочался там и застонал, и оба они, старлей и Кабриолет, тут же отступили на шаг, испытывая одинаковый ужас, как будто именно их бесполезная возня с решеткой и причинила страдание невидимому человеку внутри, и, если больше не трогать ее, не раскачивать корпус изуродованной машины, это страдание прекратится.
Не надо, подумал старлей, не хочу смотреть.
Но искореженная водительская дверь уже захрустела, открываясь, посыпались осколки стекла, и на асфальт вывалился человек. Неловко упал на бок, болезненно охнул, замер на мгновение, и почти сразу зашевелился снова, и наконец с трудом сел. Он оказался совсем молодой, от силы лет двадцати, почти мальчик. Из носа у него шла кровь, лицо было разбито – скорее всего, подушкой безопасности, которая обмякла внутри Фольксвагена, как лопнувший белый шар. Левая рука его явно была сломана и висела под каким то ужасным углом, и перелом выглядел плохо. Старлею показалось даже, что торчит кость.
– Помогите мне, пожалуйста, – сказал мальчик. – Очень больно.
Но добраться до него было нельзя. Никак, совсем, потому что неподъемная железяка перерубила Фольксваген почти пополам и заперла молоденького водителя в тесном пространстве между ней и бетонными воротами так же надежно, как клетка в зоопарке.
– Монтировка нужна, – бессильно сказал старлей, – есть же, наверно, в машине у кого нибудь, пошли поищем.
Женщина Мерседес фыркнула.
– Не говорите ерунды, – сказала она. – Эта решетка весит несколько тонн. Посмотрите, что она сделала с машиной.
Мальчик Фольксваген испуганно оглянулся и впервые увидел то, что осталось от его веселенького оранжевого автомобиля.
– Вы… можете проверить, как они там? – попросил он.
– Не надо, – сразу сказал Кабриолет, – не смотрите.
Не могу, подумал старлей с тоской. Не мое это, надо было в инкассацию устроиться, как Лёха, или в банк. Сидел бы сейчас в кожаном кресле, пропуска проверял.
Он опустил голову, покрепче обхватил сварную раму и дернул еще раз.
– Да отпустите вы ее, идиот, – сказала женщина Мерседес у него за спиной. – Вставайте, нам пора возвращаться.
– Вы что? – тревожно спросил мальчик и попытался подняться на ноги. – Вы куда?
Он встал, шатаясь, и заглянул в салон своей раздавленной машины, туда, где было раньше заднее сиденье. В горле у него булькнуло, он заплакал.
Женщина Мерседес оглядела рассыпанный по асфальту мусор, подобрала выкатившуюся из чьей то сумки банку колы, открыла и просунула между прутьев. Мальчик Фольксваген жадно схватил ее здоровой рукой, поднял к разбитым губам и начал пить, захлебываясь и всхлипывая. Газировка стекала у него по подбородку пенными розоватыми струйками.
– А с ним как? – спросил старлей. – Тут, что ли, оставим?
Мальчик вздрогнул, подавился и заморгал. Глаза у него были круглые, ресницы слиплись от слез.
– Снимите рубашку, – сказала ему женщина Мерседес, – и обмотайте руку как можно плотнее.
– Нет, – ответил он тут же, старательно не глядя вниз, на свой жуткий раздробленный локоть. – Нет, я не могу, я скорую подожду.
– Слушай, – начал Кабриолет, – мы сейчас сходим и приведем кого нибудь…
– Нет, давайте подождем! – крикнул мальчик, уронил недопитую банку себе под ноги, зажмурился и даже сжал уцелевший правый кулак, как ребенок в магазине игрушек. – Просто подождем, ну пожалуйста, они сейчас приедут!
– Так, всё, пошли, – сказала женщина Мерседес и посмотрела на часы. |