И Топорок старался. Он забыл обо всем на свете. Отъезд отца, желание возвратиться домой, приступ тоскливого одиночества — все затмилось работой. Федя вспотел, раскраснелся и даже высунул язык.

Под навесом пахло теплым деревом, смолистой свежестью стружек и сухой землею. Теплый сквознячок забегал сюда и ласково обдувал разгоряченное лицо. С каждым новым движением Федя строгал все увереннее и чище, ровнее. Вот он уже отстрогал одну сторону доски и принялся за другую.

Топорок так увлекся, что не заметил, как во дворик вошел коренастый мальчишка. Мальчишка был круглолицый, курносый. Его русые волосы уже успели выгореть на солнце. Лицо, шея, руки у мальчишки были закраплены веснушками. Даже в зеленоватые глаза вкрались коричневые точки. Губы были пухлые, добрые.

Но самым приметным у мальчишки, который пришел во двор к Храмовым, были уши, большие, как лопухи. За такие необыкновенные уши Ваню Зеленова вся Ореховка и прозывала ласково Лопушком.

Лопушок подошел к Феде совсем неслышно. Постоял, поглядел, как Топорков самозабвенно трудится, а потом сипловатым баском сказал:

— Здорово, плотник.

Топорок вздрогнул от неожиданности и оглянулся.

— Здорово, — ответил он на приветствие непрошеного гостя.

Лопушок вдруг, улыбнулся. И Топорок не мог удержаться от ответной улыбки.

— Дядя Семен дома? — спросил Лопушок.

— Ушел по делам.

— А возвернется когда?

— Обещал скоро прийти.

— Ну, тогда я подожду его, — сказал Лопушок и по-хозяйски уселся на чурак.

Федя не знал, что ему делать: продолжать строгать доску или занимать гостя разговорами. От этого Топорок даже насупился. А Лопушок, словно разгадав мысли Федины, покровительственно посоветовал:

— Валяй, работай.

— Я только учусь строгать, — сознался Федя.

— Строгать — дело нехитрое, — словно взрослый, изрек Лопушок, — сноровка только нужна. Покажь, как умеешь-то?

— Да плохо у меня еще выходит, — смутился Топорок.

— Не, ничего выходит, — похвалил Лопушок, — Жмать только сильно не надо. Во, гляди, как надо.

Лопушок бесцеремонно отобрал у Феди рубанок.

— Чуешь, как надо? Так вот и гони дальше. — Лопушок возвратил Феде рубанок и снова уселся на чурак.

Федя застрогал увереннее, чище.

— Сноровистее дело-то пошло, — снова похвалил Лопушок. — Смекалистый ты, как погляжу. — И неожиданно добавил: — А я тебя знаю. Ты Ильи Тимофеевича Топоркова сын. Тебя Федькой Топорком зовут. Верно?

— Да.

— А я — Ванька Лопушок. Хочешь, водиться с тобою буду?

— Хочу... А Лопушок — твоя фамилия?

— Нет, — Ваня вдруг заразительно засмеялся, а когда поостыл от смеха, объявил: — Не подумай, что над тобой. Вспомнил, как ты Огурца напугал. И вообще я смешливый. Как начну смеяться, так остановиться не могу. Меня за это из кино и из класса часто выгоняют. У нас вся порода смешливая. Фамилия наша Зеленовы, а на деревне прозывают Хохотушкины. Матери даже один раз похвальную грамоту, как ударнице, дали, а там так и написали: «Матрене Митрофановне Хохотушкиной». Мать, как прочитала, давай прямо на собрании хохотать. Еле остановили. А начальник из района, который грамоты раздавал, подумал, что мамка моя чокнутая... А ты, Топорок, в какой класс ходишь?

— В седьмой перешел. А ты?

— В шестой. — Лопушок помрачнел и вздохнул. — В пятом два года просидел. Весной в речке закупался и проболел потом два месяца. Думали, помру. Очухаться-то очухался, а на второй год остался... Хочешь, сбегаем окупнуться?

— Доску мне надо дострогать.