Галина вскочила с дивана и побежала к двери. Она прижала руку к груди, - сердце билось так сильно, что, казалось, его стук был слышен в другой комнате.

- Нужно доказать, что для советской науки его попытки просто вредны... (Галине показалось, что Жилявский как-то особенно подчеркнул слово "советской").

Конца фразы дослушать не удалось: в кабинете зазвонил телефон, отчим долго объяснял кому-то, куда нужно отправить вакцины, и просил доставить партию животных для экспериментов. Он по нескольку раз повторял однои то же, как бы желая оттянуть беседу с Жилявским, а когда окончил, сразу же заговорил:

- Он как-то явился ко мне и принес листок с формулами, вот копия этих формул. Я ему доказал, что всеэто - бред сумасшедшего профессора. - Отчим засмеялся. - Он уверяет, что это страница из рукописи немецкого профессора-микробиолога Макса Брауна, - вы ведь, наверное, не знаете, что Рогов просидел в немецком подземном институте всю войну? Так вот, не поинтересуетесь ли этими формулами?

- Нет, пусть позже. А сейчас я откланиваюсь. Значит, запомните: для советской медицины все теории раковых заболеваний вредны. Кроме вашей, конечно... Да, вредны, и поэтому мы поддержим вас в вашей работе. Желаю вам всего наилучшего!

Послышались шаги, стукнула дверь, и Галина разочарованно опустилась на диван. Как хорошо, что она не позвонила в милицию - вышел бы необыкновенный скандал. Жилявский, конечно, неприятный человек, но он беспокоится о советской науке. Значит, он не враг.

И все же на душе у Галины остался какой-то осадок. Почему они говорили о Степане, как о каком-нибудь вредителе?

Галина попробовала представить себе лицо Степана,, вспомнила его открытый прямой взгляд, злые искорки в глазах, и подумала, что Степан никогда не станет вредителем. Может, он ошибся и не хочет понять своих ошибок? Вот Антон Владимирович, наверное, исправился после того, как его сняли с руководящей работы. Он теперь все время говорит о лаборатории, заботится о ней... А Степан - гордый... Ему надо было бы помочь, объяснить, но Антон Владимирович его не любит.

И вдруг Галине очень захотелось увидеть Степана.

Она попробовала убедить себя, что это просто неудобно, что Степан вряд ли выслушает ее советы, что даже неизвестно, где его можно встретить... Но все это были лишь отговорки. Она уже одевалась, решив, что именно сетодня должна надеть новое шелковое платье с бантом.

Степан, вероятно, в Микробиологическом институте. Талина вспомнила, как возмущался Антон Владимирович: "Места и так нехватает, а Рогову выделили отдельную комнату!" Да, Степан безусловно там. Надо спешить - рабочий день скоро кончится.

Подходя к институту, Галина волновалась. Она никак не могла решить, с чего начнет разговор, поэтому "намеренно замедлила шаги перед институтом - ей хотелось оттянуть время встречи. Но в этот момент из вестибюля вышел Степан. Он осмотрелся вокруг, увидел какую-то девушку в меховом жакете, улыбнулся ей, быстро перебежал улицу и вдвоем с ней пошел вниз, к площади.

Галина растерянно посмотрела им вслед, ругая себя за то, что сует нос в чужие дела, что надела новое платье, что не вышла из дому на пять минут раньше.

Она повернулась и пошла домой.

Под ногами чавкал влажный грязно-желтый снег.

Степан сразу заметил, что Катя чем-то взволнована v угнетена. Она позвонила в институт и попросила срочно выйти в вестибюль, хотя знала, что Степан сейчас работает по восемнадцать часов в сутки.

"Значит, у нее важное дело", - решил Степан и ни о чем не расспрашивал, зная, что Катя расскажет сама. А Катя тем временем думала:

"Дойдем до того киоска - скажу... Нет, до площади". Хотелось сказать, надо было сказать и - не могла. Не могла произнести слово "операция" - страшное слово, звучащее, как дребезжанье холодных хирургических инструментов на мраморном столе. Это слово, казалось, было бы равносильно смертному приговору: Катя с детства не любила и боялась врачей, почти никогда не болела и внушила себе, что если заболеет - обязательно умрет.