Переведя взгляд дальше, я глухо выругался. Твою мать, угадал-таки! То-то мне запах странным показался. Нет, я, разумеется, не раз читал, как прославленные асы «люфтваффе» с упоением расстреливали санитарные колонны и топили транспорты с ранеными и беженцами, но вот чтобы самому увидеть…

Короче говоря, метрах в ста от расстрелянного грузовика замер поперек дороги санитарный автобус, передком весьма похожий на полуторку – как он назывался, я понятия не имел, как и о том, на какой именно базе строился. Важным было иное: просевший на простреленных скатах угловатый автобусик с четко различимым красным крестом на борту горел. Горел вовсе не как в американском кино: из окон не вырывалось ревущее пламя, и бензобак не стремился немедленно взорваться. Лениво, скорее, горел: тлели, постепенно разгораясь, покрышки, под днищем весело скакали отдельные всполохи горящего бензина из пробитого бака, из выбитых окон и повисшей на одной петле двери тянулся подсвеченный пламенем темно-серый, вязкий дым. Вокруг валялись какие-то тлеющие тряпки или обломки, не знаю.

Но главное – запах.

Ветер, словно решив расставить все точки над «i», внезапно изменил направление, прибив грязные дымные космы к дороге и погнав их в мою сторону. И вот тут меня накрыло. Нет, блевать я все-таки не стал, хоть, признаюсь, и очень хотелось, но несколько секунд лежал, зажимая нос рукавом футболки. Этот запах я знал. Или помнил, хоть и ощущал всего один раз, когда помогал вытаскивать из сгоревшей «братской могилы» экипаж и десант: кумулятивная граната влепилась точнехонько в основной бак. Соляры там оказалось относительно немного, да и боекомплекта на борту практически не было, так что горела БМП, в полной мере оправдывая свое мрачное прозвище, не особо и долго. Но запах, когда бойцы отковыряли ломами прикипевшие к корпусу десантные люки, стоял вокруг именно такой… Когда это было? Да вот во время моего выезда на боевую, о котором я уже, помнится, упоминал, и было.

До автобуса я все-таки дошел. Нет, не так: «заставил себя дойти». Отчего-то мне это казалось важным: увидеть все своими глазами. Близко подходить не стал, просто не имело смысла. В том, что живых внутри не найду, я и так нисколько не сомневался. Просто должен был, понимаете?

Похоже, «санитарку» – в отличие от грузовичка – доблестный немецкий ас разнес не из пулеметов, а из бортовых пушек: уж больно здоровенными оказались пробоины в крыше и бортах. Впрочем, и отверстий от пуль тоже хватало. И водитель, и раненые, которых там было, судя по всему, битком, так и остались внутри – сначала нашинкованные пулями и осколками снарядов, затем сгоревшие. Точнее – горящие.

Наружу успела выскочить лишь одна медсестричка, ныне лежащая ничком на заросшей пожухлой травой обочине метрах в пяти от неторопливо разгорающегося автобуса. Вывернутое набок миловидное, но уже неживое, словно у восковой куклы, личико с широко распахнутыми голубыми глазами, в которых навеки застыло не передаваемое словами удивление. Прилипшие к роговице пылинки. Рассыпавшиеся в пыли русые волосы. Приоткрытый рот и отчетливо заметная на пыльной коже ниточка слюны, тянущаяся куда-то под щеку. Нижняя часть тела, начиная от поясницы, лежала под явно не предусмотренным человеческой физиологией углом к верхней: двадцатимиллиметровый – или какие там пушки устанавливались на долбаных «Мессершмиттах»? – снаряд попал в нижнюю часть спины, практически разорвав девчушку пополам.