– Я шпион, – негромко же ответил Глеб. – Не впустите ли вы меня?

– Налево за углом дверь в подвал. Ждите там, я открою…

Через минуту скрежетнул ключ в замке, взвизгнул засов. Из приоткрывшейся двери потянуло теплом и углем.

– Входите же…

В темноте он не видел, кто его вел, крепко и горячо держа за руку. Два шага прямо, два направо, два налево – па странного танца. Крутая лестница вверх – и приоткрытая дверь.

– Вы устали с дороги? – женщина повернулась к нему лицом. – Может быть, чаю?

– Не стану отказываться, – сказал Глеб.

Ей было лет сорок пять или пятьдесят, и чем‑то – лицом, движениями, интонацией? – она напоминала учительницу литературы еще в той, петербургской гимназии, до эмиграции… как ее звали? Раиса Нестеровна. Помню…

– Тогда мойте руки – и за стол. Я как раз собиралась побаловать себя…

Имя хозяйки было миссис Каргер, и она оказалась женой того самого телеграфиста, который в первый день их пребывания в Вомдейле таскал ворохом телеграммы, адресованные полковнику…

– Вы не годитесь в шпионы, – сразу же сказала миссис Каргер. – У вас чересчур запоминающееся лицо.

– Может быть, – согласился Глеб. – Но все равно я уже два года занимаюсь практически только этим.

– Проклятая война…

Она рассказывала тихим спокойным голосом страшные вещи, а Глеб эти страшные вещи слушал, отхлебывая ароматный чай из тонкой чашечки вэллерийского фарфора и заедая его тонким же и ломким печеньем, почти не сладким. Разумеется, к чаю не было сливок, зато было варенье, сваренное в палладийском стиле: маленькие целые груши в густом сиропе.

…может быть, большой банкой такого вот варенья она купила жизнь мужу, кто знает? Пришли два солдата, говорившие плохо, а ей не слишком хотелось их понимать, и она просто ушла и вернулась с огромной банкой, вручила им и закрыла дверь. А потом узнала, что в этот час из дома напротив увели хозяина. Он сидит сейчас в городской тюрьме и ждет своей очереди идти на башню… а потом, когда все кончится, она сама, собственноручно, она не боится никакой работы, огородит могилки тех палладийских солдат, которые сами вызвались идти умирать взамен нас, и пусть ей кто‑нибудь скажет хоть полслова против… они шли, все пораненные, друг друга поддерживали, и два совсем мальчика, как таких на службу берут? А офицера, говорят, держат в доме священника, к нему ходит фельдшер мистер Лимбо, надо бы говорить «доктор Лимбо», потому что хоть и нет у него диплома врача, а вылечить может от чего угодно, от любой болезни – опыт, опыт…

Их главный офицер? Он живет у нотариуса Лондона – а правильнее сказать, в доме нотариуса, потому что сам нотариус перебрался жить к дочери. Это улица Республики, дом два – боковыми окнами он выходит на мэрию. Очень легко найти, потому что рядом с ним пожарный гидрант, а на двери – львиная маска. Неужели вы хотите?..

Не знаю. Еще ничего не знаю.

…только бы не бой в городе, господи, только бы не это! Они сказали, что тогда просто перестреляют нас всех – чтобы вы локти кусали, вот так. А что думают ваши командиры?

Бой в городе – это безумие. На это никто не пойдет. Если бы хотели, их бы просто отравили бы всех – но при этом и жителям не выжить. Поэтому – думают, торгуются. Может быть, что‑то и удастся придумать…

В эти минуты три сотни спешенных казаков начали медленное продвижение к городу – по всем выявленным тропинкам и вообще там, где только может пройти человек. Каждый вооружен был кинжалом, шашкой, револьвером и двумя‑тремя ручными бомбами. При вспышках ракет они замирали, сливаясь с землей, а как только свет гас, неуклонно продолжали ползти, ползти и ползти.