— Слава Богу!

— Зина, поезжай с ней.

— Нет, нет. Не волнуйся, со мной все в порядке.

— Как мне все это не нравится! Натуральный…

— Вась, угомонись.

— Ну, я поеду. Разогнать столичных бесов! Хоть один здравый человек необходим в этом дурдоме…

— Вася!

Вася угомонился. Билетов, разумеется, не было. Она стояла на перроне, прозрачная тьма, постепенно сгущаясь, поглощала кремовое здание вокзала, палисадник с отцветшими розами, высокий мост над путями… зажглись фонари, потом наступила ночь, прощание, сжалился над ней проводник— кавказец, потом наступила Москва.

Когда она вышла на платформу в Милом, то ничуть не удивилась, увидев Митю с Вэлосом в окружении собак возле деревянной будки — билетной кассы. И они сразу увидали ее и пошли навстречу. Поль улыбнулась радостно, ничего уже не различая, кроме его лица (как ты прекрасен, возлюбленный мой!) — и Митя улыбнулся в ответ, как в Александровском саду, как в бессонную новогоднюю ночь, обаятельно и самозабвенно. Чтоб сократить расстояние, она спрыгнула на пути — и вдруг все отрезал с визгом и лязгом налетевший товарняк. И березовая роща в майском расцвете распахнулась ей навстречу.

Видение блистающей рощи преследовало Вэлоса с раннего утра, с ночи. Проснулся в кабинете на кожаной „докторской“ кушетке, включил камин, уселся в кресло в пижаме, закутавшись в плед. Начатое скотч-виски на ковре рядом, благородная ткань в кофейных квадратах вызвали мечты космополитические, нечто шотландское, несочетаемое: морской норд-вест в русском лесу. Перелистал записную книжку, бесцельно, в каком-то непонятном томлении, томило желание сжечь — огонь-то в камине поддельный, — все сжечь, дотла, высокий, до неба костер… прожевать и проглотить странички (советский разведчик в подполье, усмехнулся). Те странички, где была записана, например — явилась во сне, — оригинальная формула яда (остановка сердца, смерть в грезах, не оставляющая криминальных следов — пока еще наука освоит!). И другие нотабене в том же роде: катастрофы, костры, падения… несчастные — счастливые! — случаи в самых разнообразных вариантах. В основе их лежало непременное замаскированное самоубийство — только этот трагический жест, добровольный и свободный, имел значение там. Здесь никто не поймет, как страстно, почти бескорыстно желал доктор помочь людям избавиться от пытки-жизни — медленного умирания!

Натолкнулся на запись „Алексей — радикулит“; сосредоточившись, снял пустячок, насланный, чтоб мальчишка не путался под ногами; теперь все равно. (Алеша тотчас проснулся в подмосковной „Заре коммунизма“» и был отпущен парторгом до понедельника на волю, как единственный, еще не нарушивший режима полевых работ: странный паралич не мешал трудиться на полях, захватывая только при попытках к бегству).

Ровно в семь зашуршали детишки в прихожей и раздался звонок. Неясные голоса. Маргарита возникла на пороге полутемной пещеры (спущены драпри, огонь якобы источает пурпур и пепел).

— К тебе какой-то мальчишка. Впустить?

Неужели Алексей — мелькнула дикая мысль, — ведь полчаса прошло, не больше! И я его не вызывал!

— Впустить!

(Вдруг — жуткий жар… но не пожар!.. выключил камин.)

Нет, разумеется, не Алексей — но так же юн и пригож, в голубых фирменных атрибутах.

— Сюда, — Вэлос указал на кушетку. — У вас есть при себе рекомендация?

— А как же. — Юноша передал листок бумаги.

«Уважаемый тов. Евгений Романович! Убедительная просьба выслушать и заняться. Неизменно ваш Яков Маков».

— Я у него в семинаре, — пояснил юноша.