— Однако иностранец вас настроил!

— Я был всегда готов. Я с детства чувствовал призвание к оккультизму.

— Так. Последнее: каким образом юридически передать вам практику, если я являюсь подпольным доктором?

— Никаких затруднений. Вы мне пишите доверенность, по которой я функционирую как ваш помощник-лаборант — для сегодняшних пациентов. Будущих приобретаю сам. Вы правильно подготовили духовную, так сказать, атмосферу, я займусь больше бизнесом и политикой, не оставляя без внимания «классиков», разумеется. Лет через семь-восемь, когда эта страна проникнется мировой цивилизацией через высшие сферы-органы, я зарегистрируюсь официально как народный целитель и астролог. Квартира, естественно, переходит ко мне сейчас. Пока я ее снимаю, потом прописываюсь. Ведь у вас готов для членов семьи кооператив?

— Готов. Давайте документы.

— Пишите доверенность.

Сделка заняла считанные минуты. На прощание студент заметил любезно, что скоро доктор сможет завести камин натуральный. (А в выключенном вдруг загорелся огонь!) «И я заведу, когда кончится социализм». И исчез. Вэлос немедленно приказал Маргарите связаться с Никольской больницей: выписался ли больной Плахов? Выписался, но еще там. Чего-то ждет.

— Жека, не связывайся!

— Ты ничего не понимаешь. Я должен.

— Я понимаю, что он способен на все.

— Я тоже способен на все.

— Попробуй только не возьми нас в Швейцарию! Посажу.

В кабинет ворвались детишки с мячом. «Ни один из них не наследник, — подумалось в каком-то странном облегчении. — И ее ребенок не наследник. Потому что я страдаю романтизмом». Разноцветный мячик порхал в псевдоиностранной пещере, задевая люстру; хрусталь звенел пронзительно и печально; шальной бросок — задет электрический шнур, инфернальный огнь погас.

Вэлос лихо промчался по Ленинскому проспекту (воскресный простор — относительный, конечно), выехал на Садовое кольцо, и его мощно потянуло на север, в тот уголок на Новослободской, где прошло детство и где сейчас… нет, ясновидение не его сфера, но что-то там творится, несомненно.

Декадентский дом встретил демонами трагедии под крышей и пьяненьким мужичком в фуфайке. «Милости просим! — просипел мужичок и распахнул дверь в парадный подъезд. — Завсегда рады!» Уголовный дружок доктора филологии, сообразилось мигом и цепко, эх, не поговорили по душам с профессором. Двустворчатая дверь не заперта, хозяев нет — неужто подвело чутье? — зато племянники налицо, оба. На столе, на голубой скатерти в глиняном кувшине пылает полураспустившийся пурпур царей. Ежели не сам профессор, то доказательство его злодеяний (помилуйте! тянет за собой малолетку, восемнадцати-то нет, тянет туда, где скрежет зубовный!) — доказательство также налицо. А вот и еще одно! Вэлос схватил Лизу за руку, она вырвала и спросила строго:

— Что вам тут надо?

До сих пор племянники молчали ошеломленно. Алеша быстро подошел, встал рядом с Лизой, Вэлос проговорил веско:

— Золото и камни высочайшей пробы, работа французская, не продавать до самой последней возможности, когда уж совсем людоедство…

— Никогда! Это память о Борисе и Глебе. И об их матери. О заживо погребенных в гражданскую.

— Это уже прошлое, оно никому не нужно.

— Нам нужно, — сказал Алеша.

— Как ваш радикулит? Больше не беспокоит?

— Вот ведьмак проклятый!

— Вот что, дети, бедные вы дети. В каком-то высшем смысле правы, правы: прошлое подтачивает настоящее. И будущее.

Переулок был пуст.