— Господи, за что?

— Не надо об этом. Я хочу все забыть.

Кирилл Мефодьевич коротко рассмеялся, спящий цыганский вождь заявил неожиданно:

— Брешет.

— Почему брешу?

— Руки нежные. Морда нежная.

— Я там на пианино играл в самодеятельности.

— Все брешет.

Вот въедливые старики попались. Один, не глядя, руки засек, другой… какие странные глаза. Что ему нужно от меня? Врать расхотелось, да и какой интерес, если виден насквозь? Захотелось отключиться, завалиться на диван, взять Блока… Кажется, в сумке, не забыл? Маленький синий томик… сейчас он одержим: «Ты в поля отошла без возврата. Да святится имя Твое…» — что за непонятная мука? Июльские поля за окном. Нет, другие, совсем другие, пустые и холодные, под Петербургом. Страшные поля, Страшный Суд… отключиться не удалось. Алеша не принял в расчет свою подружку, прелестную и отчаянную, и услышал с некоторым ужасом:

— Он правда сидел, за изнасилование.

Сильно сказано! Ничего не осталось, как продолжить игру, пробормотав:

— Мадам, вам ничего не угрожает.

В гневной паузе цыганский вождь, словно медведь в клетке, повернулся набок, с тяжким стуком упал в проход топор. Паузу переполнили древние полунощные тени душегубов.

— Хорош? — хрипло спросил цыган, свесивши голову с полки. — Ну-ка, малый, дай сюда.

Дама вздрогнула, Алеша повиновался, Кирилл Мефодьевич заговорил успокоительно:

— Откуда топорик?

— С Астрахани, с базара. — Повеяло Востоком, Персией, блеснуло лезвие в руках и спряталось в мешок. — Хорош?

— Производит впечатление.

— У меня такое впечатление, — заметила дама, — что я на самом дне.

— Ну, ну… народ славный, симпатичный, шутят. Просто вы не знаете, что такое дно.

— А вы знаете?

— Все больше убеждаюсь, что дна нет… — Кирилл Мефодьевич как-то горестно задумался, — нет пределов. Вот еду с процесса. Двое ребят заперли одноклассника в подвале, пытали три дня, потом облили бензином и подожгли. Я спрашивал, понимают ли они, что он пережил за эти три дня.

— И что, что?

— Пока ничего. Почти ничего, но…

— Ужас! — воскликнула дама. А цыганский вождь проворчал:

— Хозяина нет. Кнута нет. У меня б не посмели.

— Отца нет, — как-то загадочно возразил Кирилл Мефодьевич.

— Детдомовцы? — уточнила дама. — Надеюсь, их расстреляли?

— Они несовершеннолетние.

— И сколько дали? — заинтересовался цыган.

— Восемь и девять.

— Мало.

— Какие славные, симпатичные сиротки, да, Кирилл Мефодьевич?

— Да нет, родители имеются, вполне респектабельные.

Он помолчал, потом добавил в непонятной связи: — А вы говорите: фантастика, детектив… нет ничего страшнее кондового бездонного реализма.

Реализм. Ужас. Июльский день померк, Алеша зажмурился: вот он в подвале ожидает смерти… нет. Не хватает воображения. Посмотрел на Кирилла Мефодьевича. Что значит: «Отца нет»? У Алеши тоже нет отца, и он живет в подвале. В полуподвале — тут разница: ведь на закате бывает солнце, и видно небо, то есть его стеклянные отражения в доме напротив через улицу.

— Вы видели их? — спросила Лиза. — Вы с ними разговаривали?

— Я их защищал.

— Как! — закричала дама.