|
Должно быть, оттого, что мне нечем себя занять. Тогда каждый день был насыщен событиями, и я знал, что сражаясь с пустотой или восстанавливая разрушенные земли, приближаю с каждым шагом нашу встречу. Теперь я лишь жду. Брожу по дому, по городу, читаю.
Вот, кстати, о чем хотел спросить. Что за ужас ты читаешь? Взял от скуки твою книгу — плевался потом полдня. Глупо, пошло. Сюжет высосан из пальца. Из всего, что я, на беду свою, успел прочесть, лишь одно слово запомнилось — «истосковался». Я использовал его выше, как наиболее точно отражающее мои нынешние чувства, а в книжонке твоей чувств нет и в помине, хоть на обложке и значится, что роман любовный. Вот я и поражаюсь, как ты, ты, которая сама есть воплощение любви, читаешь подобную чушь…» Он останавливается. Разминает пальцы. Глядит на то, что успел написать, морщится и тянется выдернуть лист из машинки. Их много уже таких, скомканных или разорванных в клочья, валяется вокруг… Но в последний момент передумывает и продолжает печатать дальше. «…Прости. Вспылил из-за пустяка. Так хочется, чтобы ты была рядом, что готов даже ругаться с тобой по любому поводу, лишь бы видеть тебя и слышать твой голос. Все равно всерьез мы никогда не поссоримся, а если так, то совсем немножко можно. Ты же помнишь, как люди говорят, про милых, что бранятся? Хотя чушь, конечно. В размолвках, даже мимолетных, нет ничего хорошего. Читай, что угодно, я и слова не скажу. Правда, ту книжонку я на всякий случай уже сжег…» Вспоминает томик в мягкой обложке и улыбается злорадно… «…Думаешь, наверное, что я тут совсем одичал в одиночестве? Жгу книги и скачу вокруг костра голый и измазанный сажей? А вот и нет. Во-первых, книгу я спалил всего одну (правда, подумываю на днях казнить тем же образом учебник истории — за наглую ложь и чудовищные иллюстрации). А во-вторых, с недавних пор ко мне повадились ходить гости…» Первым пришел Эйнар. Махнул рукой вместо приветствия и уселся в соседнее кресло. Долго рассматривал его, несколько раз открывал рот, будто порывался сказать нечто важное, а после брякнул, что хозяин из него, из Тьена, отвратительный, потому что даже чая гостю не предложил. Тьен предложил бренди. Не самое подходящее угощение, если помнить, что ни на одного из них алкоголь не действовал должным образом. Но бутылку они, тем не менее, опустошили. И вообще неплохо провели время, невзирая на то, что оба молчали: взгляды брата были красноречивее иных слов. — Сам дурак, — сказал ему Тьен на прощание. Эйнар не спорил. Пообещал при случае еще заскочить. Пришлось идти в магазин за чаем. Трогать одну за другой коробки и банки, проявляя надписи. Разминать в пальцах сухие листья, чтобы почувствовать оставшийся в остановившемся мире аромат. Отсыпать понемногу из каждого сорта в бумажные пакетики… Лили от чая отказалась. Зато все, что думала, высказала в глаза. Не сразу, правда. Сразу тоже молчала. Но недолго. Хорошо, что не расплакалась, а то он не знал бы, чем ее утешить. Потом успокоилась немного. Заявила, что ему нужно следить за собой и лучше питаться, раз уж никак иначе нельзя пополнить силы. Их и с едой нельзя было пополнить, но Тьен от нормальной пищи никогда не отказывался, а яблок, как он уже успел подсчитать, на весь срок не хватит… Эсея приволокла целую корзину фруктов, овощей и зелени, которую Фер, явившийся следом, пренебрежительно назвал сеном. Флейм решил, что лучше знает, что необходимо племяннику, и принес мясных закусок, рыбы и грибов. Половину сам тут же и съел «за компанию». Нервничал. Они все нервничали. Не знали, о чем говорить, или несли околесицу. Опасались смотреть ему в глаза… Но все равно приходили. |
