Арестовали мы несколько десятков человек. Из госорганов, партийцев. Даже из ОГПУ парочка попалась – пособники, которых использовали втемную, но и в этом качестве наворотили они бед немало.

Мест для всех в следственной тюрьме сейчас хватало с запасом. Ведь начались пересмотры дел и освобождение из камер строптивых, но по большому счету не представляющих опасности крестьян.

Хорошо, что сразу не стали задерживать Лифшица, а взяли на горяченьком. Как и рассчитывали, вытащил на свое поганое дело он своих подельников, которые не были легализованы в госструктурах. Обыкновенные бандиты, которые всегда были под рукой. База была у них, о которой мы ничего не знали. Там скрывалась самая отпетая часть организации. Мы и ее подчистили. Так что с боевым крылом «осьминогов» мы покончили.

Потом по тетрадкам и схемам, а заодно по рассказам вымаливающего снисхождение Головченко мы начали методично изымать зерно. Его оказалось много. По всей области в самых неожиданных местах вскрывали отлично приспособленные для хранения продовольствия захоронки. И тянулись грузовики, подводы на государственные склады. И каждый мешок зерна был как бальзам на сердце. Ведь это спасенные жизни и хоть небольшой, но твердый шажок к нашей победе.

Получив известие о доставке наших врагов в Москву, вечером мы сидели в кабинете с Русаковым. Он извлек из шкафа припасенную на самый торжественный случай бутылку коньяка «Десять лет СССР». Я привычно отказался, довольствовавшись кофе, который москвич тоже припас на особый случай и мастерски приготовил на спиртовке. Эх, диво дивное. Давно я не отведывал кофею. Лучше всего, правда, готовили его у английского резидента в Углеградске. Да, интеллигентный был человек. И гостеприимный. И тоже потерялся где-то в Москве, куда я его отправил с оказией.

Русаков хлопнул рюмку со словами:

– За хорошо сделанное дело. И за новые добрые дела. Основную задачу наша группа выполнила. Дальше пускай местные зачищают все. Мы, считай, порядок навели.

– Скоро по домам? – полюбопытствовал я.

– Надеюсь. Ждем указаний.

– А руководство областное? Так ему с рук и сойдет, что устроили мор на территории? – спросил я.

– Не знаю, Александр Сергеевич. Сложно тут все. Я, конечно, их бы за жабры взял. Но…

– Не получится?

– Получится. Но сейчас не тот момент. Все должно состояться в свое время. Только в этом залог успеха.

– Все же не понимаю этих перевертышей. Чего им не хватало? И вообще – как определить, где свой, где чужой?

– Товарищ Большаков, ты мальчик, что ли, с пламенным взором и пылким сердцем? Ты чекист. И насмотрелся наверняка, откуда и как перевертыши берутся в бурные времена Гражданской войны и революции.

Я только кивнул. Насмотрелся. И встречался с этим не раз по долгу службы в той комнате кривых зеркал, где противником, впрочем, как и союзником, может оказаться кто угодно. Гражданская война и революция так взболтали и перемешали и сословия, и умы людей, и убеждения, что бесчисленное количество союзников и врагов стремительно менялось местами. Идеи и идеологии вспыхивали и затухали. Видел я и бесчисленные предательства, совмещенные с потрясающей гибкостью убеждений, и твердокаменную верность уже обрушившимся идеалам. И во всем этом хаосе кто перед тобой, друг или враг, порой можно было только гадать. Под личиной старого коммуниста или чекиста вполне может скрываться закоренелый контрик, перевертыш, приспособленец или просто вор.