– Да, – нахмурился я. – А нам что делать прикажете?

– Так езжайте дальше. Начальству доложите, что негодяя Лифшиц забрал. Этот иуда зерна много заныкал. Пока последний колосок не отдаст, мы его не отпустим. Все на благо революции.

– А если не отдадим? – спросил я угрюмо.

– Говорю же, мало вас, – продажная шкура кивнула на окно.

Около поезда толпилось больше десятка его бойцов. С винтовками наперевес и довольно жизнерадостные. Я узнал пару физиономий, приходилось с ними бывать на выездах. Но большинство незнакомые и какого-то откровенно бандитского вида. Эти явно не из продотряда. А в стороне лежал на земле пулеметчик с «Дегтяревым», скучающе целясь в нашу сторону.

Отпустит он. Как же! Ему Головченко нужен живьем. Хочет что-то выбить из своего недавнего партнера. И нужен саквояж, где куча всякого компромата. А мы не нужны. Мы даже вредны, как свидетели. Так что и нас, и железнодорожников он походя приговорил. Как только выведет партийца из опасной зоны, так по нам и откроют огонь. Изрешетят вагон пулями. А потом добьют каждого индивидуально, чтобы наверняка.

– Так что вставайте, гражданин Головченко, – ласково проворковал Лифшиц. – И в дорогу. Товарищи чекисты вас передают в наши надежные руки.

Партиец растерянно посмотрел на меня. А стоящий за спиной Лифшица бугай демонстративно приподнял ствол карабина.

Тут я и исполнил старый трюк. Продолжая все так же безмятежно сидеть на диванчике, нажал на спусковой крючок, и пуля пробила мою брезентовую куртку, в кармане которой я сжимал свой старый добрый наган.

Бугай с карабином рухнул на пол. Следующим выстрелом я аккуратно прострелил ногу Лифшицу, тот тоже упал и как-то обиженно заскулил.

Горец бросил в открытое окно оборонительную гранату, которая рванула со страшным грохотом. По дереву вагона забарабанили осколки, застревая в нем. Парочка осколков, влетев в проем окна, впилась в потолок.

А потом понеслось.

Кочегар, который не отсвечивал, смирно сидя в паровозе, вдруг появился с припрятанной до этого винтовкой и первым же снайперским выстрелом ссадил пулеметчика.

Слетела фанерная обшивка с будки на передвижной платформе, и появился ствол пулемета. С платформы посыпались до того момента смирно ждавшие своего часа бойцы из полка ОГПУ.

Застрекотал пулемет. По звуку наш, родной «максим».

– На пол! – прикрикнул я, распластываясь на досках пола.

Не время геройствовать. Сейчас по нашему вагону будут молотить.

Так и оказалось. Дырки за дыркой появлялись в дереве. С сухим треском пробивали стенки и застревали в них пули.

Пулеметный стрекот неожиданно стих, как обрезало. Повисла на миг тишина. Потом зазвучали окрики. И послышался радостный голос старшего нашей войсковой группы прикрытия:

– Я вхожу, товарищ Большаков! Амударья!

Пароль был на всякий случай, чтобы не перепутать друг друга. Но голос старшего я и так знал.

Теперь можно подняться, принять соответствующий должности степенный вид. И разобраться с последствиями реализации нашего хитрого плана.

– Что там? – спросил я зашедшего в вагон высокого военного с румяным улыбающимся лицом.

– Никто не ушел, – уведомил старший. – Пятеро пленных, остальные наповал.

Я склонился над Лифшицем. Он стонал, держась за простреленную ногу.

– Перевязку сделайте! – воскликнул он. – Кровью истеку!

– Сделаем, – заверил я. – Ты, предательская душонка, нам живым нужен.

Он закивал:

– Нужен, нужен. Только довези до врача…

Похоже, этот тоже будет выторговывать себе жизнь.