|
Обостренная, внезапная радость охватила его от сознания своей уверенной силы, оттого, что он властен поступать так, как ему хочется. Ганна вышла, накинув на плечи толстую вязаную кофту. В руках у нее был маленький баул. – Вы поразительны, – заметил Эссен, – я пока не встречал ни одной женщины, которая умела бы так быстро собраться. Он взял из ее ледяных пальцев баул и пропустил вперед, уважительно распахнув перед ней скрипучую, со щелями дверь барака. В дребезжащем холодком военном самолете Эссен сказал ей, что на обратном пути они остановятся в Кракове и Варшаве – он поможет ей найти родных. – Вам это было очень трудно, – утвердительно сказала Ганна. – Судя по всему, было очень трудно добиться такого разрешения. – Я не добивался, – ответил Эссен – Я просто хочу вам помочь. Так что голову нам будут снимать обоим. НАЧАЛО КОНЦА МОЖНО ПРЕДСКАЗАТЬ (21.6.1941) Диц заехал за Штирлицем в гостиницу около семи часов вечера. Небо было высокое, знойное, бесцветное. Над площадью Старого Рынка взвивались голуби; быстрые крылья их трещали, как деревянные. Высоко над крышами гомонливо, радостно и свободно метались стремительные, словно тире, ласточки. – «Нахтигаль» начал движение из Жешува к Сану. Думаю, нам стоит послушать выступление Бандеры – он должен напутствовать своих легионеров. – Вы все таки пробились к нему через абвер? – спросил Штирлиц. – Это оказалось не слишком уж трудным делом. – Смотря для кого. Фохт сказал мне, что вы растете не по дням, а по часам. – Кто дал ему право выносить такого рода суждения? – Не понял? – сыграл Штирлиц. – Почему так резко? – Он не знает нашей работы, всего ее объема. Мы, в конце концов, лишь сотрудничаем с ним, временно сотрудничаем. – Он руководитель группы. Номинальный… Во всяком случае, – добавил Штирлиц и сразу же поймал себя на том, что подражает Магде. Она проговаривала фразу быстро и точно, а потом – в этом выявлялось ее женственное начало – добавляла что то, смягчающее резкость формулировки. Это было похоже на то, как мать, отругав дитя, сразу же привлекает его к себе и начинает молча гладить по голове. Теплой ладонью. «Это снова от нее, – понял Штирлиц. – Говорят, дурное заразительно. Неверно. Д о б р о куда более заразительно, чем дурное. Если, конечно, добро при этом не выступает в одеянии святоши. Добро обязано уметь лихо ездить на мотоцикле, плясать фокстрот и пить вино. Эти внешние атрибуты привычного зла истинному добру не мешают…» Машина неслась по дороге к Жешуву: леса казались синими, слышалась громадная тишина окрест; не было ни военных машин, ни солдатских колонн, ни патрулей. «Как же они умело маскируются, – подумал Штирлиц. – Как слаженно работает их машина… А вдруг они не начнут завтра? Что, если я стал для них к а н а л о м и они играют с Москвой, давно разгадав меня?» Он зажмурился на миг, потер веки пальцами, закурил, заставил себя не думать об этом ужасе – возможном ужасе. – Как Мельник? – спросил Штирлиц только для того, чтобы не было тишины. – Это станок, а не человек. Это робот. Он поднялся. Ему посадили на задницу трех пчел – невероятная дикость! – и он поднялся. Что вы хотите? Славяне… Конечно, он во многом проигрывает Бандере, вы правы… – Я не считаю, что он проигрывает Бандере в чем либо, – возразил Штирлиц. – Я так никогда не считал, Диц. – Значит, я вас тогда неверно понял? – осторожно спросил Диц. |
