|
Да, Бандера и сейчас готов на все. Но – главное – он готов к тому, чтобы выжить, а выжив, победить окончательно и навсегда: и конкурентов и большевиков. Рассуждая сейчас здесь, в прокуренной, тихой комнате, Бандера шел по туго натянутому канату логики. Но одно положение, в определенной мере решающее, осталось за бортом его размышлений. Он никак не исследовал вопрос, казалось бы, маловажный: к т о и п о ч е м у сообщил его людям о готовящемся на него покушении? Кто и почему, таким образом, подталкивал его к активным действиям? Кто знал его так хорошо, что заранее разыгрывал эту комбинацию: угроза смерти – активные действия напролом? Телефон зазвонил сухо, резко, и оба – Бандера и Стецко – вздрогнули, хотя каждую минуту этого звонка ждали. Стецко потянулся к трубке, но Бандера глазами остановил его. Только после того, как прозвонило четыре раза, Стецко трубку поднял и л е н и в ы м голосом пропел: – Алло… – Павло! – услышал он страшный женский крик. – Тут Миколку во дворе бандеры расстреливают, Павло! – Положи трубку, – тихо сказал Бандера, но Стецко слушал женский крик завороженно, и глаза его широко расширились от ужаса. Бандера нажал на рычаг, запищали тревожные, быстрые гудки отбоя. – Нашли? – глухим шепотом спросил Стецко. – Это Сеник… – Зачем ему играться? – так же шепотом ответил Бандера. – Если б он нас засек, ему не играться, а действовать надо… – Зря ты запретил оставить у входа в дом мотоциклистов… – Вот тогда то нас бы нашли обязательно… Ты старайся действия врага положить на свои, Ярослав. Если ладонь ладонью вся закрывается, тогда надо бояться – совпало, а если ты ладонь кладешь на книгу, и все по разному, несовместимо, тогда не бойся: враг, как брат, он тоже умный, он как вторая ладонь, ты по ней мерь. Разве ты бы так поступил? – Он кивнул на телефонный аппарат. Стецко хрустнул тонкими пальцами, поднялся, подошел к большому зеркалу в оправе, крашенной под старинное серебро, и сильно потер свое лицо, тщательно подгоняемое им под лик Гитлера, – даже усики стриг так же, как фюрер. – Волнуешься, – заметил Бандера, – вегетатика не в порядке, синие полосы на лице выступают, словно пощечину получил… Когда образуется всё, хорошим врачам покажись. – Меня Зильберман лечил… – Больше не полечит. – Хороших то надо б сберечь. – Правило нарушать нельзя. Правило только тогда правило, когда нет исключений. – По твоему, у немцев ни одного жидовского врача не осталось? – Не а. У них свои есть. Здоровье – не тарелка, всякому не доверишь. Ты к Зильберману своему с коликами в сердце, а он тебе клизму от язвы: помрешь в одночасье… Зильбермана я тоже помню, он со студентов денег не брал. – Бандера покачал головой, вздохнул. – Сложная, Ярослав, это штука – жизнь. Все она, брат, примет, только мягкости – никогда. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Ты думаешь, мне этого самого Зильбермана не жалко? Но если я дрогну – потомки не простят, оплошал, скажут, Бандера, слабак он, а не вождь… Стука в дверь они не слышали – так он был осторожен и почтителен. Охранник осторожно просунул голову, шепнул: – Скребутся в дверь. Открывать? Бандера на цыпочках, по звериному устремившись вперед, словно перед броском, вышел в переднюю и припал ухом к двери, мягко упершись в нее рысьими подушечками бесшумных пальцев, готовый в любую минуту отпрянуть, привалиться спиной к стене – тут пуля не прошибет. |
