— Именно. Фефект фикции — штука серьезная и лечится плохо. Я бы тебя с радостью направила к логопеду... Если бы он у нас был. Однако выход есть. Анекдот тебе расскажу сейчас. Жил один мальчик, который смешно говорил, так смешно, что просто ни слова не мог сказать без ошибок. И над ним все смеялись. А потом он пошел... Как думаешь, куда? На бокс. И больше никто никогда над ним не смеялся.

Вова расплылся в улыбке. Забавная история ему понравилась.

— Это про тебя, мой дорогой, — продолжала Лена строго. Она больше не улыбалась, не шутила. Она выпустила руку мальчика и смотрела на него так же, как на Митю Самохвалова, когда тот отказывался от ее помощи.

— Ты, я вижу, мальчик слабый, предпочитаешь терпеть насмешки, думаешь, это все ерунда. Не ерунда. Все равно страдаешь. Отсюда и икота твоя. Поэтому, — Лена пододвинула к себе листок бумаги и карандаш, —вот тебе записка. К Самсону. Тут я написала, когда он бывает в тренажерном зале. Покажешь ему эту бумажку, и он с тобой позанимается. Ты все понял?

Вова несколько раз хлопнул ресницами. Он не мог поверить, что все это произошло на самом деле. Что ему помогли. По-настоящему помогли. Что проблему, которую не могла или не хотела решить его мама, в считаные минуты решила почти не знакомая девушка в белом халате. На его лице сменяли друг друга радость, удивление, беспокойство. Видимо, Вова понимал, что с этой минуты жизнь его серьезно изменится. Это и радовало его, и немного пугало, как пугают детей любые перемены.

— Со мной? Грифа Самсоноф? — не мог поверить Вова. — И я стану таким фе сильным?

— Не исключено, — улыбнулась Лена. — Но одно я тебе обещаю — смеяться сразу станут меньше. Ну, удачи.

И она проводила Вову до дверей. Почти сразу ушла, слегка всхлипывая, и Маша Попова.

Минуту врач и медсестра сидели молча.

Екатерина Андреевна откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Лена тихо сидела рядом, смотрела с благоговением на пожилую женщину, ставшую для нее за последние годы не только наставницей, но и второй матерью...

— Что там у Машки? — осторожно спросила Лена, увидев, что тетя Катя открыла глаза.

— Забеременела. А рожать боится. Дескать, живем в конуре, какие тут дети.

«Как похоже на меня», — подумала девушка, но промолчала.

— Пикнула, представляешь, про аборт. Но я ее мигом на место поставила. Полковник врачу, который на это согласится, самому аборт сделает. Штык-ножом. Без наркоза. То, что боится, это нормально, глупостей бы не наделала.

Завести разговор с наставницей на тему будущих родов, которые пугали и ее саму, Лена собиралась давно, но снова не решилась. Вместо этого она спросила:

— Я все правильно сделала? Ну, с этим мальчиком. Может, зря я столько времени потратила на какую-то икоту?

Врач Соколова поправила густые седые волосы. Помолчала. Потом устремила на помощницу пристальный, цепкий взгляд.

— Сама как думаешь?

Лена подумала и кивнула. Если и можно было еще что-то сделать для затюканного насмешками Вовы, то Лена не видела этих вариантов.

— Вот и не спрашивай, — сухо произнесла Екатерина Андреевна. — Учись быть самостоятельной.

— А можно... Можно еще вопрос вам задать? — обратилась Лена к Екатерине Андреевне, видя, что та уже собирается вызвать следующего пациента.

— Конечно.

— Что главное в нашей работе? Как вы считаете?

— Главное, — врач задумалась на миг, нахмурив густые седые брови. — Главное... Видеть человека, а не галочку в отчете. Всегда помнить, что перед тобой — человек. Не просто руки, ноги, голова, а целый мир. Божье творение. А значит лечить его кое-как... Это не просто нехорошо — это такой грех, который не смоешь. Раньше этому бумажная работа мешала, будь она неладна.