|
Поскольку дочь ее вне опасности, она должна возвращаться. Что заставляет ее задерживаться там, среди явно враждебно настроенных по отношению к ней людей? А эта ее идея исчезнуть бесследно, потому что она причиняет и будет еще причинять ему страдание! Нет! Нет! Он должен ей объяснить... Все изменилось. Нужно, чтобы она это узнала, а то она способна сделать какую-нибудь глупость. Он был счастлив, купался в лучах счастья, счастья, которое ждет его завтра или через несколько дней, но в настоящий момент оно выливается в тревогу, потому что он пока не держит в руках это самое счастье и испытывает ужасный страх его утратить. Авария самолета, например. Он будет умолять ее не лететь самолетом... Но тогда ожидание продлится на сорок восемь часов. А намного ли больше аварий с самолетами, чем крушений поездов? Во всяком случае, он с ней об этом поговорит. Он может теперь выходить из дома, поскольку она ему сообщила, что звонить будет только ночью. Ложье был полным идиотом. Но это не совсем так. Он был вероломен. Ибо его рассуждения в тот вечер иначе как вероломством и не назовешь. Дело в том, что он также увидел сияние любви, о котором говорила Кэй. Оно приводит в бешенство людей, которые лишены любви. "Можно будет в лучшем случае ей стать лишь билетершей в кино". Возможно, это и не дословная цитата, но именно так сказал он о Кэй. Комб ничего не пил в течение дня. И не хотелось ему пить. Он стремился оставаться спокойным, наслаждаться спокойствием, душевным покоем, потому что, несмотря ни на что, обрел он именно душевный покой. Только к шести часам вечера он решил отправиться повидать Ложье в "Ритцу", чтобы бросить ему вызов и продемонстрировать свое безмятежное спокойствие. Возможно, если бы Ложье стал его поддразнивать, как он ожидал, и проявил бы определенную агрессивность, то все было бы совсем иначе. Они сгрудились все у стола в баре, и среди них находилась та американка, что была здесь в прошлый раз. - Как поживаешь, старина? Только один взгляд. Взгляд удовлетворенный, правда, пожатие рук немного менее сердечное, чем обычно. Похоже, Ложье этим хотел сказать: "Ну вот видишь! Все в порядке. Я был прав". Дурак, вообразил, что все кончено, что, наверное, он уже выбросил Кэй за борт? Об этом больше они не говорили, не затрагивали эту тему. Вопрос был исчерпан. Он снова стал таким, как все. Неужели они действительно так считают? Ну нет. Он не хотел быть таким, как все, и посмотрел на них с жалостью. Не хватало ему Кэй. Он почувствовал это вдруг с неожиданной остротой. У него даже закружилась голова. Невозможно, чтобы никто этого не заметил. Или же он действительно такой же, как все они, эти люди, которых он презирает? Своим поведением он никак не выделялся, вел себя как и прежде: выпивал один "манхаттан", два "манхаттана", отвечал американке, которая, оставляя следы помады на сигаретах, задавала ему вопросы о его ролях во французских театрах. Он испытывал яростное желание, болезненную потребность увидеть Кэй здесь, рядом с собой. Но вел себя при этом как вполне нормальный человек и с удивлением обнаружил, что стал душой компании и что говорит с таким воодушевлением, которое не всегда у него бывало даже в самых успешных спектаклях. |
