Со всеми другими она была гордой, уверенной в себе принцессой; с ним – девочкой, готовой разреветься по любому поводу.

Когда у меня родится ребенок, успокаивала она себя, все будет по-другому.

Она очень хотела, чтобы все было по-другому; чтобы она увидела хотя бы один его одобрительный взгляд.

Принц и принцесса прогуливались в парке. Служанки, державшиеся чуть позади, негромко переговаривались. Судя по доносившимся репликам – обсуждали наряды своей госпожи и ее супруга.

Она знала, что не может не нравиться ему. У нее были роскошные черные волосы, и она убирала их по версальской моде – так, чтобы все локоны падали на одно плечо. Эта прическа очень шла ей – открывала лицо и подчеркивала красоту ее миндалевидных глаз. Даже близорукость не портила ее, а наоборот, придавала какой-то особенно женственный, немного беззащитный вид. Она слегка располнела, и теперь у нее были красивые округлые плечи. Со времени приезда в Голландию она изменилась, но уж во всяком случае не подурнела.

Тем не менее она чувствовала, что чем-то отталкивает его от себя, и не могла понять, чем именно. Она не знала, что он не мог простить ее первоначального отчуждения и все время гадал о том, что произойдет после того, как его супруга унаследует английский трон, и не откажется ли она уступить ему первенство в управлении страной. Впрочем, не только это тревожило его. Он изменял ей – и не с кем-нибудь, а с ее служанкой. Оба эти обстоятельства не позволяли ему, убежденному кальвинисту, пребывать в благодушном настроении. Он был удручен, но расстаться с Елизаветой Вилльерс уже не мог. Сначала ему казалось, что связь с ней – из тех мимолетных увлечений, что никогда не затягиваются и быстро забываются; однако дело обернулось иначе. Елизавета была неординарной женщиной, она совершенно пленила его. Он рассказывал ей о своих честолюбивых замыслах, и она слушала – нет, не только слушала, но и могла поддержать разговор, а порой и дать дельный совет. Ей удалось так прочно войти в его жизнь, что теперь она значила для него не меньше, чем Бентинк. К другу, спасшему ему жизнь, он был очень неравнодушен – порой даже беспокоился, памятуя о некоторой неестественности столь сильных чувств, питаемых к молодому человеку приятной наружности; Елизавета и тут заработала очко в свою пользу. Она сказала, что ненормальной для мужчины бывает лишь чрезмерная потребность в женщинах.

Он не мог обойтись без Елизаветы – и всякий раз, видя свою супругу, жалел о том, что наследницей английского трона была она, а не ее эмоциональная служанка.

Вот почему он не горел желанием каждое утро гулять с женой в дворцовом парке. Кроме того, с известием о беременности Марии исчезла необходимость проводить часть ночи в ее постели, и это тоже настраивало на мысли о Елизавете. Однако врачи прописали Марии больше дышать свежим воздухом, и на виду у служанок приходилось притворяться и лукавить, что опять-таки вызывало у него отвращение.

Она попросила показать ей ту часть парка, которую недавно разбили заново, по его плану. Снисходительно улыбнувшись, он удовлетворил ее просьбу. Она пришла в восторг – неумеренный, как и все ее чувства. Затем, встретив его строгий взгляд, взмолилась:

– Вильгельм, когда родится ребенок – можно я тоже разобью небольшой сад?

– Не вижу в этом никакого вреда, – буркнул он.

Тем не менее ему было приятно показать ей туберозу, посаженную не без его личного участия; после этого он повел ее к музыкальному дереву.

Служанки переглянулись.

– Наш Калибан сегодня очень мил, – вполголоса заметила Анна Трелони.

– Ну нет, Калибану это не дано, – возразила леди Бетти Селборн. – Он может быть лишь немного менее груб, чем обычно, – на то он и Калибан.