Антония закрыла лицо руками, опустила голову. Волны её кудрей упали с затылка на шею и плечи, и стало видно, что среди светлых завитков попадаются седые.

— Я ненавижу воспоминания! — прошептала она. — Я ненавижу память! Ненавижу тех, кто заставляет меня вспоминать!

— Вас заставляет Господь Бог, а его нельзя ненавидеть! — воскликнул молодой человек. — Синьора, заклинаю вас вашим собственным сердцем, невинной душой вашего покойного сына! У того человека, который обречён всю жизнь страдать на каторге, возможно, нет матери. Но представьте, что вас прошу не я, а она! Что стоит вам помочь спасти его? На вас великий грех, ваш муж убивал людей, вы это знали и не помогли остановить его. Сотни жизней и на вашей совести! Спасите же ту, которая сейчас в вашей власти.

— Довольно! — крикнула Антония. — Вы демон, а не человек! Я напишу, напишу, что хотите, я подпишусь даже, мне плевать, у меня много денег, я всегда откуплюсь. Рита! Да куда же ты подевалась?!

В комнату вбежала горничная:

— Слушаю, синьора!

— Бумагу и перо! — приказала, не глядя на неё, Антония.

Горничная исчезла и вернулась с пачкой бумаги и чернильным прибором.

— Синьора, пока вы ещё ничего не написали... — Герберт Лайл стоял возле кресла Антонии и аккуратно раскладывал бумагу на придвинутом Уотсоном столике. — Скажите, Гендон убил Леера из духового ружья?

— Не помню, — ответила она. — Кажется, да.

— А как он потом успел скрыться и выбраться из дома? Это единственное, что остаётся мне непонятным.

Смахнув ладонью несколько выступивших из глаз слезинок, синьора Мориарти расхохоталась:

— Вы Базилио не знаете! Этот откуда хотите выберется! Он недели за две до кражи под чужим именем устроился к Лееру садовником. В гриме работал. Ну, а когда пришил Леера, тело спрятал в сейф и разыграл этого... как его? Ну, вора этого английского. Тот и не заподозрил, что говорит не с хозяином дома! А когда Базилио сделал вид, что хочет схватить со стола пистолет и вору пришлось выпалить в крышку стола, а потом удрать, проклятый мошенник вытащил труп из сейфа, положил на ковёр, плеснул краски ему под голову, и сам шасть на подоконник — за штору. Слуги вбежали и видят: убитый, вот он, убийца, то есть тот самый вор, на их глазах убежал из дома. Кому бы в голову пришло за шторы-то заглядывать? А Базилио там, за шторой, снял парик и грим Леера, вывернул сюртук, усы под нос, очки нацепил другие, и вот он опять садовник! Там, в комнате, народу всё больше и больше. А шторы-то до самого пола! Он и вылез потихоньку и смешался со всеми.

— А ружьё? — спросил Лайл. — То, из которого он убил Леера?

— Да ружьё он давно вывез, ещё когда под видом Леера в клуб уезжал.

— Вот оно что! — вырвалось у Лайла. — Я предполагал что-то в этом роде, вернее, мистер Холмс предположил, что убийца в доме был своим человеком. Значит, вот как это было!

— Значит, вот так. Ну, а теперь я буду писать, а вы мне говорите, как правильно, я ведь пишу-то неважно. И вы, писатель, помогли бы. Или вы по-итальянски только головой качать умеете?

Час спустя свидетельские показания были записаны. Антония не упомянула только фамилии своего садовника Люченцио, но Лайл на этом и не настаивал.

— И ещё одно, — сказал молодой сыщик, когда синьора Мориарти подписала бумаги. — Вы помните адрес, по которому в Лондоне жил Брейс Гендон? Напишите его отдельно.

Она написала. Герберт сложил листок и, не читая, сунул во внутренний карман, куда перед тем убрал и показания.

— Я благодарю вас, синьора.