|
Овладев, наконец, ею, он хладнокровно придумал зверский план. Сначала угрозами, обманом хотел склонить Полиньку принадлежать ему, а уж потом ему нетрудно было бы держать ее всю жизнь в своей власти, имея в руках тайну ее рождения. Полинька осталась верна себе, и он решился мстить! Месть была довольно жестокая. Из довольства Полинька впала вдруг в нищету; притом тайна, думал он, осталась неизвестна ей: она, верно, плачет и терзается, считая Бранчевскую своей матерью. Пусть плачет! пусть терзается! Чем больше узнает она нужды и горя, тем скорей поймет свое безрассудство, раскается…
Так думал горбун. Размышления его были прерваны приходом Харитона Сидорыча, бывшей правой руки Кирпичова. Перечумков, против обыкновения, был весел; опухлое лицо его слегка опало. – Что? – сказал горбун после первых приветствий, указывая на газету с именем Кирпичова. – Выпустили из тюрьмы, поотдохнул там от кутежа? хе, хе, хе! – Да что, Борис Антоныч, внесите кормовые – опять поступит; полно скупиться! поживились-таки от него, не жаль и кормить… ха! ха! ха! Долго и отвратительно смеялись они. Наконец Правая Рука униженно сказал: – Ну, батюшка Борис Антоныч, изволили видеть мою усердную службу, довольны ею? Право, чего у вас понапрасну кладовые-то книгами завалены? начните подумавши, – и его книги скупить можно. Как откроете магазин, так я день и ночь буду стараться, рубль на рубль пользы представлю. Я уж знаю все, как следует делать, чего хочет и публика… в ваших руках будет вся книжная торговля! Горбун лукаво глядел на Правую Руку, барабаня пальцем по столу. – Ну, а зачем же ты свой-то магазин не повел так? хе, хе, хе! – Что говорить, Борис Антоныч, – отвечал Перечумков, – дело прошлое, молодость… глупость. – Хе, хе, хе! молодость! ох мне эта молодость! Ну, мы еще поговорим после; я ведь толку в книгах не знаю! – Уж будьте покойны, – с жаром перебил Правая Рука, – я поведу дело на славу, не ударю себя лицом в грязь; вам ничего и не нужно знать: только счета будете пересматривать. – Хорошо, хорошо! ну а что, его жены не видал? – Видел вчера. Забилась, сердечная, бог знает куда, за Тучков мост; домишко еле держится… – Что, плачет? – У, как горько! я пришел, она и ну меня проклинать: вы, говорит-с… Правая Рука остановился. – Ну, говори, говори! – подхватил горбун, усмехаясь. – Небось, бранится? известно, коли баба разозлится, не жди хорошего! Правая Рука, улыбаясь, продолжал: – Вы, говорит, с этим… Добротиным погубили нас, – и Василия Матвеича, и меня, и детей наших по миру пустили! – Хе, хе, хе! А что, о ней не упоминала? а? – спросил горбун. – Нет. – Так если опять поедешь, скажи, знаешь, мимоходом, что она у меня сидит вместе, дескать, счета сводят. – Хорошо-с, извольте… ну а насчет магазина что же? – Экой пристал! подожди, дай мне сообразиться, и денег нет столько! – сердито сказал горбун. Правая Рука недоверчиво поглядел на него и, низко кланяясь, сказал: – Так завтра понаведаться прикажете? – Ну, зайди, зайди! да не забудь, так и скажи: что мол, считает с ним. Хе, хе, хе! Перечумков ушел, а горбун долго смеялся, потирая руки, как человек совершенно счастливый. Послышался стук в дверь, которая, впрочем, была полураскрыта; горбун вздрогнул. – Войдите! – сказал он сердито, – дверь не заперта. На пороге появился гость, совершенно неожиданный, судя по удивлению горбуна. То был Тульчинов. Горбун в смущении низко кланялся. |
