|
Все были так веселы… Но подул легкий ветер – огни погасли, перила исчезли, Фонтанка начала расширяться; все шире и шире, выше и выше разливалась она и, наконец, дошла до самых окон, где стоял Кирпичов. Мелодические звуки музыки слышались вдали, вдруг что-то мелькнуло чудное, восхитительное… ближе и ближе! Красивая женщина с длинными-предлинными волосами плыла к окну, высоко взбивая пену. Приплыв, она лукаво кивнула Кирпичову головой и, поманив его, взмахнула своими мощными руками и на огромное расстояние отскочила от него. В разных направлениях показались женщины, одна другой красивее; они плескались в воде, смеялись, манили к себе Кирпичова и прятались от него.
Фонари погасли. Начало рассветать; густой утренний туман подернул печальным покровом дома и заборы; Фонтанка рябела от мелкого дождя. На улице была тишина. Кирпичов все еще продолжал смотреть вдаль. Но картина уже изменилась… У дома, где его магазин, стоит множество дрог, обитых черным сукном; при звуках погребального пения на носилках поминутно выносят кучами книги из его магазина и ставят на дроги, горбун и Правая Рука, весело потирая руками, суетятся около дрог. Множество факельщиков потрясают в нетерпении своими зажженными факелами. Унылое пение раздалось сильней, и шествие потянулось за последними дрогами, на которых стояла огромная конторка, хорошо знакомая Кирпичову… а всех дрог казалось ему до сотни. За дрогами шла его жена, в глубоком трауре, ломая себе руки и дико крича; дети, держась за ее платье, тоже плакали. Унылое пение раздавалось все громче и громче: толпа народа, вся из самых отборных и неутомимых читателей, печально смотрела на погребальную процессию. – Кого хоронят? – спросил Кирпичов у одного читателя. – Книжный магазин и библиотеку для чтения на всех языках Кирпичова и К®, – отвечал читатель и зарыдал. Кирпичов тоже зарыдал; но когда грянула вечная память несчастной библиотеке, он дошел до крайнего отчаяния – и очнулся. Весь дрожа, огляделся он кругом. Персиянин, как мертвый, лежал на ковре, не выпуская своей подушки. Плотно завернувшись в шинель, надев шляпу, Кирпичов вышел на улицу и крикнул своего измоченного извозчика, который спал на дрожках, свернувшись калачом. От толчка Кирпичова извозчик вздрогнул и дико закричал: "Караул!" Он долго не мог притти в себя: ему только что снилось, будто лошаденку его выпрягли, и уже скачут на ней прочь, все дальше и дальше. Сырой ночной воздух, страх не получить денег с седока, который вот уж три-четыре часа как в воду канул, крутые обстоятельства сильнее всякого опиума приводят мозг в болезненное раздражение… только грезы и видения не бывают так роскошны, но более близки к действительности… – Ах ты батюшки! вот испужался-то! господи! – крестясь и протирая глаза, говорил извозчик. – Живей! – сердито сказал Кирпичов. – Сейчас, сейчас! экой холод-то, – бормотал извозчик, суетясь около своей клячи, которая тоже вся вздрагивала, как бы сочувствуя своему хозяину. – Ишь, барин, не грех ли тебе? – с упреком сказал извозчик дрожащим голосом. – Ездил, ездил я с тобой днем, а ты и ночь меня проморил? лошаденка не ела. А уж я про себя-то молчу! – Что? разве я тебе не заплачу, что ли? ну, живей! Извозчик, кряхтя, сел на дрожки. – Не заплачу! ох, ох, бары вы бары! – бормотал он. – Ведь ночь продержал, а у меня дома дети… поди, не поели… Ну, ну, касатик мой, ну, с богом! – прищелкивая языком и махая грозно вожжами по воздуху, крикнул извозчик. Они двинулись. Дребезжание ветхих дрожек уныло разносилось на большое расстояние по пустой улице. – А чай, семь уж есть? – спросил извозчик. – Да, – отвечал Кирпичов. – Вот оно и поди! наши, чай, уж скоро поедут из дому, а моей надоть постоять, – рассуждал извозчик. |
