– За что?! – завопил тот. – Ведь задние же толкают.

– За что?! – огрызнулся, передразнивая, блюститель порядка. – Болван! Да нешто у меня руки так долги, чтобы достать задних?

Курбский, благодаря своему панскому платью и атлетическому телосложению, без затруднения пробрался к самой ярмарке. Первый, кто попался ему тут на глаза, был шут Балцер Зидек. Наряжен он был деревенским знахарем и громко выкрикивал бывшие у него в перевешенном через плечо ящике чудодейственные лекарства:

– Купите, панове, купите! Вот липкий пластырь – для болтунов; вот ляпис – для злых языков; вот мазь – для ращения волос, коли вас манихеи общипали; вот хлыстик, коли вам не перескочить камней преткновения… Купите! Купите!

– Остры вы умом, Балцер, а язык ваш того острее! – заметил, проходя мимо, Курбский.

– Ум – аптека моя, ваша милость, а острословие – ланцет, – отозвался балясник. – Для чего я живу?

Чтобы лечить ближних от скуки и горя. А для чего лечу их? Чтобы самому жить. Не мог ли я каким зельем услужить и ясновельможному князю?

– Нет, Балцер, от моей боли у вас зелье навряд ли найдется.

– Да боль-то какая у вашей чести? Не внутренняя ли, душевная? Не сомнения ли вас мучат?

– Может быть…

– Так есть у меня для вас такие два словечка, что сомнения те как ветром сдунет.

– Какие же то словечки?

– Сказать их можно лишь на ушко, а тут, изволите видеть, сколько лишних ушей, да все больше не в меру длинных.

– Куда же нам отойти?

– А вон в проулочек.

Курбский направился молча в указанный шутом глухой проулок. Балцер Зидек, продолжая чесать язык, бежал вприпрыжку рядом. Слегка до сих пор накрапывавший дождик полил вдруг сильнее. На углу сидели, прикорнув на земле, две старухи-торговки, одна с лукошком крашенных яиц, другая с корзиной гнилых яблок.

– Ишь ты, как зарядило! – ворчала одна из старух, – то-то у меня с утра еще поясницу ломило. Смотри, говорю дочке, дождь будет! Ан по-моему и вышло.

Балцер Зидек с угрожающей миной остановился перед торговкой.

– Ты что это, тетка: вперед уже знала, что дождь будет?

– Вестимо, знала, родимый.

– И по начальству не донесла? А все вельможное панство тут мокни из-за тебя под дождем? Ах, ты старая ведьма! Это тебе так не сойдет.

И, насев на нее, шут начал методично, не спеша, отсчитывать по спине ее рукою шлепки, приговаривая:

– Это за панов! Это за хлопцев! Это за смердов! А это за Балцера Зидека!

Бедная старушонка заголосила; Курбскому пришлось вступиться в дело. Бросив разобиженной серебряную монету, он сделал обидчику внушение и отвел его затем глубже в проулок под выдающийся навес, укрывший их от дождя.

– Ну, так говорите же, Балцер, что у вас есть для меня? Только сделайте милость, не паясничайте.

– А вот, извольте слушать, милостивейший князь. Вчера это ввечеру вышел я задним крыльцом на улицу – людей посмотреть и себя показать. Глядь – мимо меня шмыгнули двое: впереди старик седобородый в нищенском одеянии, а за стариком мальчуган в холопской ливрее.