– А звать-то ее как? Не княжной ли Крупской?

– Да вы, Балцер, узнали еще и про нее что-нибудь? – с беспокойством приступил к шуту Курбский.

– Узнал… Но ведь ваша милость совсем, пожалуй, задушите?

– Не трону!

– И лжецом не обзовете?

– Не обзову.

– Ах, да! – вздохнул с соболезнованием Балцер Зидек. – Эти патеры – бедовый народ: ни другим, ни себе! Ровно через три дня княжны Крупской не будет – будет Христова невеста.

– Через три дня! Это верно?

– Чего вернее: от самой старухи-мамки нынче сведал.

– Что мне делать, Господи? Что мне делать!

– А попросту, не говоря дурного слова, ее выкрасть.

Курбский даже вздрогнул; шут словно прочел в душе его.

– Легко сказать: «выкрасть!» – промолвил он. – Да как? Где взять в такое короткое время надежных пособников?

– А Балцер Зидек на что же! Балцер Зидек вам всю штуку оборудует. Нынче же еще повидаю мамку. Угодно князю?

– Ничего, кажется, более не остается… Повидайте. Я вас благодарностью моей не забуду.

– А задаточек?

С подобострастным поклоном принял балясник задаток; но когда Курбский, кивнув ему, первый удалился, он начал опять усиленно растирать себе горло и злобно глянул вслед уходящему:

– Чтобы у тебя рука отсохла, еретик проклятый! «Я, – говорит, – вас благодарностью моей не забуду». И я тебе, сударик мой, этого не забуду!

Глава сороковая

Баннит

Триста лет тому назад даже столичные города в ночную пору погружались в мирный сон, и разве какой-нибудь запоздалый гуляка недопетой песней нарушал порой всеобщую тишину. Краков в описываемое время, несмотря на ряд дневных празднеств в честь московского царевича, не составлял в этом отношении исключения. Такое безлюдье, как и полное отсутствие уличных фонарей, значительно облегчало Курбскому его отважную попытку выкрасть сестру свою из дома матери. Природа на этот раз ему также благоприятствовала: ночь выдалась безлунная и довольно бурная. Ветер бушевал по крутым черепичным кровлям, стучал ставнями, завывал в печных трубах.

Часы на городской ратуше только что пробили полночь, когда к зданию, где временно поселилась старая княгиня Крупская, легкой рысцой подъехали трое всадников: Курбский с парубком-стремянным и Балцер Зидек. Последний сидел на дамском седле, предназначавшемся для княжны Марины. К дому прилегала высокая каменная ограда. По указанию шута, все трое остановились около того места ограды, где, по ту сторону ее, должна была быть приставлена старухой-мамкой княжны лестница. Прямо с хребта коня Балцер Зидек с обычной своей кошачьей ловкостью прыгнул на ограду. Курбский, бросив повод свой стремянному, без затруднения, благодаря своему росту, взлез туда же. Лестница, действительно, оказалась на месте. Оба спустились в сад. Балцер Зидек тихонько окликнул старуху.

– Здесь, пане! – послышался сквозь непроглядный мрак старческий женский голос. – А ясновельможный князь тоже с вами?

– Я здесь, – отвечал за себя Курбский. – А княжна что же?

– Простите, ваша княжеская милость; но сестрицу вашу опять словно раздумье взяло: желала бы вперед еще перемолвиться с вами.