– И еще что же?

– А на правой же ручке твоей, пониже локтя, было пятнышко родимое, якобы миндалина подгорелая.

Царевич засучил обшлаг правого рукава до локтя: на смуглой, мускулистой руке его, под самым изгибом локтя чернело в самом деле миндалевидное родимое пятно.

Царевич засучил обшлаг правого рукава до локтя

– А-а-а! – пронесся единодушный возглас удивления вокруг всего стола; если у кое-кого и была еще тень сомнения в подлинности царевича, то теперь и тень эта, казалось, должна была рассеяться.

– Roma locuta – causa finita! (Рим высказался – дело кончено!) – возгласил патер Сераковский, поднимая свой кубок. – Vivat Demetrius Ioannis, monarchiae Moscoviticae dominus et rex!

– Vivat! Vivat! – восторженно подхватило все общество, и оживленный гул голосов слился со звоном чар и кубков.

Княжеский секретарь выбежал за дверь, и вслед затем со двора заревели одна за другою три бомбарды (большие пушки). Все мужчины по чинам подходили к будущему царю московскому и, поздравляя, чокались с ним. Никто не заметил, что двое, стоявшие только что около царевича, удалились на другой край столовой и вступили в тайный разговор.

Двое эти были Михайло и Юшка. Когда последний, чтобы дать место теснившимся к царевичу панам, отступил назад, то очутился лицом к лицу с великаном-гайдуком царевича.

– Михайло! – вырвалось у него. – Из князи да в грязи, из грязи да в князи!

– Молчи! Ни гу-гу! – буркнул на него тот и оттащил его за руку в сторону. – Ты меня знать не знаешь. Слышишь?

– Слышу. Да на чужой рот ведь пуговицы не нашьешь. Чего мне молчать?

– Полно зубоскалить. Выдашь ты меня, так и мне тоже никто молчать не велит. Назвался ты тут, я слышал, Юшкой?

– Да, Юрием Петровским, и всякому тут ведомо, что я Юрий Петровский, никто иной. Сам канцлер литовский, Лев Сапега, уступил меня здешнему князю воеводе; и что князь меня тоже любит – сам, чай, видел?

– Будь так. А все же не Юрий ты и не Петровский, а просто Петруха, обокрал своего первого господина, боярского сына Михнова, и в лес от него бежал, к грабителям, подорожникам.

– Где и встретился с тобой? – нагло усмехнулся Юшка.

– Не обо мне теперь речь! – сухо оборвал его Михайло. – Заговорю я – так мне, пожалуй, все же более твоего веры дадут: я – гайдук царевича. Стало быть, знай, молчи, и я промолчу.

– Ин будь по твоему; чего мне болтать? Ловит волк – ловят и волка. А того лучше, может, Михайлушко, коли работать нам, как летось, опять заодно с тобой…

– Никакой работы у меня с твоей братьей доселе не было, да и быть не может!

– Ишь, какой пышный! Чинить я тебе помехи не стану – и ты же мне, чур, не препятствуй. Больше тебе ничего от меня не требуется?

– Ничего… Постой! Скажи мне только еще про царевича: точно ли ты… Да нет, не нужно! – сам себя перебил Михайло. – Заруби себе на носу, что ты мне чужой! А чуть что – неровен час – шутить я, ты знаешь, не стану…

Он сжал руку Юшке с такой силой, что у того пальцы хрустнули.