– Пошел!

Добродушные голубые глаза гайдука сверкнули так грозно, что Юшка, морщась от вынесенной боли, поторопился отойти. Михайло не подозревал, что нажил себе непримиримого врага, не слышал, как тот проворчал сквозь зубы:

– Погоди, дьявол, – ужо посчитаемся!

Когда Михайло последовал за царевичем Димитрием в отведенную последнему опочивальню, когда стал помогать ему разоблачаться, то не мог не заметить мечтательно счастливого выражения лица царевича, а затем уловил слышанную уже им давеча латинскую фразу, которую будто безотчетно прошептал теперь про себя царевич:

– Vivat Demetrius, monarchiae Moscoviticae domenus et rex…

– Что это значит, государь? – спросил гайдук. – Да здравствует Димитрий, господин и царь московский?

Димитрий поднял на вопрошающего задумчивый взор и счастливо улыбнулся.

– Да, братец… Кабы знал ты, как я доволен нынешним днем-то! Скажи-ка, Михайло: хорошо ты помнишь свои детские годы?

Михайло удивленно уставился на царевича и слегка смутился.

– Помню, государь, – с запинкой промолвил он, – но, не погневись, уволь меня пока рассказывать тебе…

– Я спрашивал тебя вовсе не за тем, – успокоил его Димитрий, – я хотел лишь знать, так ли мало памятны другим их первые годы, как мне… Мальчиком ведь я хворал немочью падучей, – пояснил он, – а хворь эта, сказывают, отбивает память. Кое-что помнишь, да словно сквозь думан какой, сквозь сон; не ведаешь, точно ли оно так было, или же наслышался ты от других и сам потом уверовал. Вот потому-то я так благодарен этому самовидцу Юшке, что знал меня еще малым ребенком. Ведь он, кажись, честный малый, говорил по чистой совести? Он так рад был мне, так рад, – прослезился даже; не правда ли?

Михайло был правдив, и на языке его уже вертелось предостережение царевичу: не давать большой веры Юшке. Но к чему бы это послужило? Сам царевич, конечно, не был обманщик, и ему, видно, так хотелось, чтобы показание Юшки еще более подтвердило его собственные показания. Гайдуку стало жаль своего господина, и язык у него не повернулся.

– Правда, – отвечал он.

– А что ты скажешь, Михайло, про эту панну Марину? – спросил вдруг Димитрий, и глаза его заискрились совсем особенным огнем.

– Что я скажу, государь? Пригожица, чаровница, но…

– Но что?

– Но… полячка!

– Что ж из того?

– Привередница; как мысли ее вызнать? И не нашего закона.

– Ну, закон законом, и коли на то уж пошло…

Спохватившись, что, пожалуй, сказал лишнее, царевич не договорил и махнул рукой гайдуку:

– Ступай теперь, Михайло. Чай, шибко притомился тоже? Сон клонит? Я еще помолюсь Богу, а там один уже лягу.

И он опустился на колени перед образом Божьей Матери, подаренным ему князем Адамом Вишневецким и взятым им с собой в дорогу из Вишневца. С четверть часа еще после того Михайло мог слышать из соседнего покоя, как царевич истово молился: клал поклоны и призывал на себя благодать Божию.

Часть вторая

Терновый венец

Глава четырнадцатая

День Вишневецких

Опочивальня царевича помещалась около одной из угловых башен замка, и окна ее выходили на главный двор.