|
Что-то огненное врезалось внутрь рубки, из-под бронированных козырьков брызнуло во все стороны тысячами искр, люди мгновенно схватились за грудь, давясь кашлем от газов, заглатывая в свои легкие белые невесомые хлопья, похожие на клочки ваты. Рожественский, громко простонав, схватился за бок — покачнулся. — Санитаров с носилками! — крикнул Игнациус. — Нет, — выпрямился адмирал. — Не надо... пусть берут других. Они, да, пристрелялись, — сказал он о японцах. — Но мы ведь тоже не дурачки... Продолжать движение! Поручни трапа, уже раскаленные, обожгли ладони Коковцеву, «Суворов» горел (а как горел, сохранилось свидетельство: «сгорали надстройки, шлюпки, настилы палуб... каменный уголь, сухари, тросы, резиновые шланги, койки матросов и все другое..."). Флаг-капитан закрывался от жара руками. — А это еще что? Неужели «Ослябя»? «Ослябя» нес красно-синий флаг — «како": «Не могу управляться!» Но в ту же секунду пламя спалило фалы, сигнал бедствия исчез в пламени. Продолжая стрелять, броненосец выкатился прочь из кильватера, его борта были разворочены, огонь бушевал на уровне мачт, носом он оседал в море по самые клюзы. При таком дифференте «Ослябя» начал ложиться на левый борт, как бы в предсмертном изнеможении. Его трубы поливали холодные волны густейшим и черным дымом, а люди, подобно букашкам, сыпались в море... Все это Коковцев наблюдал своими глазами, а в мозгу пульсировала прежняя мысль: «Но что я скажу Ольге? что я скажу? что?..» Носовая башня мичмана Коковцева изрыгнула последний залп. Этот залп — последний! — пришелся уже в воду. Правый винт броненосца еще вращался, с ненасытной яростью рассекая задымленный воздух. Из кормовых кингстонов «Осляби» вдруг выбило чудовищный водяной фонтан — так высоко, будто заработал петергофский «Самсон», извергающий воду из разодранной пасти льва! Это был конец... К месту гибели броненосца спешили «Бравый», «Буйный» и «Быстрый», за ними торопился буксир «Свирь"; они стали выхватывать людей из воды, реверсируя машинами то вперед, то назад, чтобы сбить пристрелку японцев по этому скоплению погибающих людей и кораблей, их спасающих... «Туда лучше не смотреть! Спасут ли они сына?» Коковцев проник на ростры, где матросы разносили шланги, уже все иссеченные осколками, из рукавов выметывало тонкие струи воды, поливая мертвецов, разбросанных взрывами в самых причудливых позах. Здесь же умирал старший офицер Македонский, ползая среди воды и огня, а вместо ног за ним волочились грязные штанины, из которых торчали раздробленные кости голеней... Коковцев пробивался дальше — к юту! — Никола Святой, но что я скажу Ольге? Только сейчас он заметил, что «Суворов» выписывает сложную циркуляцию, — значит, рули заклинило, но следующие за ним корабли, не зная того, пристраивались в кильватер флагмана. Повторялась ситуация, подобная бою Порт-Артурской эскадры, когда был убит адмирал Витгефт... «Но жив ли еще Рожественский?» Из огня пожаров — знакомый голос: — Не шалей, братцы! Давай воду... качай, разноси! Это командовал трюмно-пожарным дивизионом Эйлер. — Леня, — позвал его Коковцев, — ты жив? — И ни царапинки... будто заговоренный! Коковцева что-то шмякнуло в спину, и он присел: — А я... уже. Получил. Да. Но мне в корму... в корму... Это счастье, что не мог пробиться на кормовой пост сразу: там все было размозжено. |
