|
Однако Азия слишком обширна, и она слаба, зато Япония слишком мала, и она очень сильна.. Понимайте меня, господа, как вам угодно! Конечно, его спрашивали о сдаче эскадры Небогатова: — Находите ли какие-либо тому оправдания? — Никаких! — огрызнулся Рожественский, — Позорное слабодушие нельзяя маскировать декорациями гуманности. Морской устав прав: думать о спасении экипажа дозволено лишь в том случае, если корабль гарантирован от захвата его противником. — Но, позвольте, не вы ли и сдались на «Бедовом»? -Я. — И шиле этого осуждаете своего коллегу? — Прежде всего, — был ответ адмирала, — я осуждаю самого себя... Если угодно, могу процитировать статью двести семьдесят девятую Морского устава о наказа ниях, гласящую: «Кто, командуя флотом, эскадрою, отрядом судов или кораблем, спустит перед неприятелем флаг или сложит оружие... если таковые действия совершены без боя, тот подвергается СМЕРТНОЙ КАЗНИ». — Зачем же вы, адмирал, вернулись в Россию? — Именно за этим я и вернулся. Его бесило, что газеты пишут не «крейсера», а «крейсеры», фамилию же переделывают на поповский лад: не Рожественский, а Рождественский... Адмирал озлобленно ругался: — Все это — наша похабная деревенщина! * * * Коковцев обещал Окини-сан, что в ноябре поедет с нею в Токио, где открывалась ежегодная выставка хризантем. Ночи были тревожными, а соседство женщины, когда-то желанной, не могло утешить. Неподалеку размещался русский госпиталь, по улицам расхаживали одетые в разноцветные хаори (короткие кимоно) всякие калеки. На кладбище Иносы стучали отрывистые залпы -это японские матросы отдавали последний воинский долг умершим матросам и офицерам русского флота. Религиозная веротерпимость японцев была удивительна! В православном соборе Токио, даже в самый разгар боев, епископ Николай легально служил молебны о «даровании победы над супостатом». Полюбовавшись на выставке хризантемами, Коковцев оставил Окини-сан в отеле, а сам навестил епископа Николая Касаткина на его подворье, прося отслужить панихиду по убиенному на морях рабу божию — Георгию: — Это мой сын — мичман, он утонул на «Осляби». — Не стану, — отказал епископ. — А вдруг жив? Николай полистал списки экипажей русских эскадр, сообщения посольств — французского, немецкого, британского. — Японцы сами признают, что засыпали снарядами миноносцы, спасавшие людей с «Осляби». Однако «Буйный» спас многих! — Моего сына на «Буйном» не было. Не ищите его и среди мичманов — в японском плену. Я их знаю: Бартенев, князь Горчаков, Кузьмичев, барон Ливен, Максимов! — «Бравый» прорвался во Владивосток, правда, среди спасенных им четырех офицеров с «Осляби» вашего сына не значится. Внушите себе надежду на милость божию: эсминец «Блестящий»... — «Блестящий» открыл кингстоны, чтобы не сдаваться! — Но успел передать восемь человек с «Осляби» на борт миноносца «Бодрый». Спалив весь уголь в котлах, на «Бодром» сшили из коек паруса и достигли Шанхая. Я не могу отпевать человека, пока не знаю точно, что его нет на «Бодром»... У вас есть еще дети? — спросил Николай, снимая очки. — Двое сыновей. Тоже по флоту. — Да хранит их Господь на зыбких водах... Коковцев приобрел твидовый английский пиджак в клетку, приспособил к голове котелок, обулся в американские ботинки со шнурками, каких до этого ни разу в жизни не носил. |
