|
— что в море следует держать одни лишь дестройеры{9} и подводные лодки. А я вам не святой, чтобы плавать без потерь. Вице-адмирал прекратил этот спор с контр-адмиралом. Но Коломейцев, уже переступив комингс, добавил: — Пока грэнд-флит английского короля не расчехвостит флот открытого моря кайзера, нам бы следовало вести себя поскромнее. Извините, Николай Оттович, но вы... зарвались! Поздней осенью Коковцев выходил в море на «полудивизионе особого назначения», бывших минных крейсерах, построенных на народные пожертвования после Цусимы. Тьма была такая, что на эсминцах не видели даже своего дыма. Штурман спросил: — Ваше превосходительство, а не может ли так слу читься, что мы, того не подозревая, уже шлепаем по немецким минам? Коковцев удобнее разлегся на диване. — Возможно! — ответил он. Мины ставили к западу от Виндавы; на этот раз Коковцев отказался от линейного заграждения, накидав в море «букетов» на разных глубинах, беспорядочно. В этом случае немецким тральщикам предстояло разрешать формулы со многими неизвестными. Пошли обратно. Качало сильно. Коковцев снова ощутил боли в области печени. — Если это камни, — сказал он штурману, — то мне тонуть с камнями легко. Но каково вам, молодым и здоровым? Эссен радировал, чтобы полудивизион следовал прямо в Гельсингфорс — брать мины снова! Здесь Коковцева навестил барон Ферзен, командир линейной бригады. — Вернулись? — спросил он обрадованно, — Ну, слава Богу. А я со вчерашнего дня вас вспоминаю. Мы плохо знакомы, но почему-то помнил именно вас — не случилось ли беды? — Беды нет, барон. А где сейчас «Паллада»? — Снова в дозоре. Коломейцев радировал с «Адмирала Макарова», что атакован германской подлодкой, но сумел увернуться от трех торпед... До чего же свято имя Степана Осиповича! А ведь на «Макарове» и сын покойного адмирала. — А мой на «Палладе»... мичманец! Утром 29 сентября Коковцев еще нежился в постели, слыша, как бренчат в буфете посудой, когда сквозь приятную дрему заметил вестового, положившего на стол каюты газету. После этого уснуть контр-адмирал не мог. Протянув руку, он взял газету. Красным карандашом было отчеркнуто сообщение: «Ревель. 28-го сентября. Сегодня в 1ч. 15м. пополудни крейсер «Паллада», взорванный немецкою миною, погиб со всею командой». Кто-то (заботливый) постучал снаружи в дверь каюты: — Ваше превосходительство, извольте завтракать... Когда Коковцев появился в штабе флота, перед ним все молча расступились. Эссен обнял его, просил крепиться: — Не мне тебя утешать. Поезжай в Питер к жене... Колчак протянул Коковцеву бумажку с координатами гибели «Паллады"; место могилы таково: 59?36'N — 22?46'O. — Благодарствую, — сказал он Колчаку и ушел... Санкт-Петербурга не было — ура-патриотам захотелось сделать из него Петроград. Владимир Васильевич первым делом отослал телеграмму в Уфу, чтобы Глаша срочно выезжала с сыном. Идти домой он боялся. В нелепом оцепенении долго сидел на скамье Александровского сада, засыпанного порыжевшей листвой, потом резко встал и пошел в Адмиралтейство, где просил доложить о себе морскому министру Григоровичу: — Я еще не видел своей жены... У нас остался единственный сын. Если можно, скорее верните его с Амурской флотилии на Балтику. Думаю, что моя просьба вполне основательна. Григорович нажал кнопку звонка. Вызвал флаг-офицера. — Ваше желание будет исполнено без промедления. |
