|
Глаша очень долго терпела это с улыбочкой, потом возмутилась, заявив однажды: — Я и не скрываю, что была на вашем месте. Но все-таки не вы, а я сижу за господским столом, так будьте любезны оказывать мне должное внимание. Ольга Викторовна охотно поддержала Глашу: — Прошу моей невестке услужать, как и мне... Снег в этом году выпал рано, припудрил осеннюю слякоть. Был уже поздний час. Коковцевы собирались ложиться спать. С лестницы раздался звонок. Ольга Викторовна накинула халат. — Никита, — уверенно произнесла она... За окнами задувала пурга. Никита ввалился в переднюю с чемоданом, весь засыпанный снегом, мать припала к нему, рыдающая. Он похлопывал ее по спине, говорил: — Ничего... ничего. Мы уже не расстанемся. Никогда! Владимир Васильевич не выдержал — расплакался. — У нас и Глаша, — сказал он. — Спасибо ей. Приехала... Молодой женщине Никита улыбнулся: — Давно не виделись. Давай я тебя обниму... За столом он извинился, что не привез подарков: — Так быстро собрался, что не было времени о них думать. — Куда же ты теперь? — спросила его мать. Никита отвечал наигранно-бодро: — Амур по мне плачет, а Балтика рыдает. — Хоть бы побыл на берегу... со мною. — Нет, мама. Плавать-то все равно надо... Воевать! Не я напал на Германию — она, подлая, напала на меня. А я — русский человек. Патриот-с! — закончил Никита по-нахимовски. Через несколько дней он уже получил назначение: — Велено прибыть в Гапсаль. — Так это же курорт, — просияла Ольга Викторовна. — Верно. Очень хорош для ревматиков и для тех, кто в лунные ночи страдает лирической ипохондрией. Так сказал он матери, чтобы не волновать ее понапрасну, но отец-то знал, что Эссен организовал в Гапсале ремонтную базу миноносцев, откуда открывалась дорога в тревожные ворота Моонзунда. Вечером Никита был предельно откровенен с отцом: — Мне предложили в командование старенький дестройер «Рьяный». Двести сорок тонн. Двадцать семь узлов. Две пушчонки, два минных аппарата, и в каждом по две торпеды. Четыре трубы, большой бурун под носом и большая туча дыма... Ну? — Экипаж сплаванный? — спросил отец. — Сплавался. Ребята хорошие. — Возьмешь? — Дал согласие. Владимир Васильевич открыл форточку в комнате: за окном кружился, мягко и радостно, приятный снежок. — Бери что дают, — сказал он сыну. — Я ведь тоже начинал с «Бекаса», который и раздробил на камнях Руну. Вот как надо разбивать миноноски!.. Никита, а я ведь, между прочим, так и не понял твоей фразы: «Кажется, я нашел что мне надо». — Откуда, папа, ты взял ее? — Из твоего же письма. — Извини, папа. Россия тяжко больна. Мы горюем по Игорю. А сколько их, Игорей, гибнут не только из-за бездарности своих начальников, но и из-за более сложных причин. Не знаю, поймешь ли? Ты ведь всегда смотрел с мостика. Коковцев-отец догадался, что Коковцев-сын говорить на эту тему почему-то не желает. А, ладно. Перед отъездом на флот было решено, что Глашенька и Сережа останутся пока с Ольгой Викторовной. Настала минута прощания. Отец и сын надели форменные пальто. Но в последний момент, легонько отстранив мать, Никита вернулся в комнаты, откинул крышку рояля и на прощание пропел: Но если приговор судьбы В боях пошлет мне смерть навстречу, На грозный зов ее трубы Я именем твоим отвечу! Паду на щит, чтоб вензель твой Врагам не выдать, умирая. |
