|
Промокший до нитки, явился сверху лейтенант Атрыганьев: — Честь имею доложить — мина к взрыву готова! Кавамура поднялся из-за стола, и офицеры с уважением отметили, что боевой самурай отлично держится на палубе. — Взрыв мины — это очень интересно для моей дочери! Завтра же она расскажет об этом случае императрице Харуко... Чайковский на этот намек отреагировал мгновенно: — Вахтенный офицер, прошу вас — распорядитесь... Коковцев отделял фрейлину от дивана с таким же рвением, с каким недавно отрывал ее от бочки с окурками. Не надеясь, что она сведуща в языке английском (а сам беспомощный в японском), мичман бестолково решил объясняться по-русски: — Я бы вас не тревожил, но ваш отец сказал, что вы любите взрывы. Я согласен ждать, но мина ждать не станет... Миною с «Наездника» была взорвана прибрежная скала, но фрейлина, измученная качкой, даже не дрогнула, зато ее папаша был крайне внимателен ко всем действиям русских минеров. Струве желал высадиться в ближайшей бухточке, дабы устроить пикник, но Кавамура указал поворачивать в гавань: — Для моей дочери виденного вполне достаточно! На прощание О-Мунэ-сан слабо пожала руку Коковцова, после чего сказала ему на хорошем французском языке: — Я вам так обязана, господин мичман! Если будете в Петербурге, возможно, мы с вами еще не раз встретимся. Впрочем, — добавила она, потупив глаза, — я живу на даче в Тогицу, это всего лишь десять верст от Нагасаки... Ждать ли мне вас? К мичману, растерянному от такого внимания фрейлины, вдруг подошел вице-адмирал Кавамура со свертком в руке: — Вы встречали меня у трапа и ухаживали за моей дочерью. Я желаю выразить вам свою признательность. — Он развернул сверток, в нем оказался самурайский меч с рукоятью, обернутой в шкуру акулы, шершавую, как наждак. — Такой меч уже никогда не вырвется из руки! Он способен одинаково хорошо рассекать пополам стальные гвозди и тончайший женский волос, плава ющий на водной поверхности. Коковцев отдал честь, как бы заслоняя глаза от яркого солнца. Ничто еще не было решено, да и решится все не так, как он думал. В кают-компании после отбытия гостей царил настоящий погром. Чайковский велел чистякам поскорее убрать осколки посуды, разбитой во время качки. Коковцев заглянул в лоцию: Тогицу лежала на берегу залива Омура. — О-Мунэ-сан — прелесть, — искушал его Атрыганьев. — Даже очень хороша... На твоем месте я бы поехал в Тогицу! Минер пригляделся и снял что-то с плеча мичмана: — Откуда у тебя такой длинный женский волос? Коковцев протянул руку: — Дай! Сейчас я этот волос разрублю пополам... Меч оказался бритвенной остроты. Потрепанный штормом клипер пришел в Нагасаки с большим опозданием, и снова зажглись фонари на террасах в иносском саду Окини-сан. * * * Признаться, никто на эскадре не ожидал, что тихая японка способна на такую верность: пока «Наездник» скитался по морям, она бежала из Нагасаки, не желая ничем оскорбить своей любви. Только позже Коковцев узнал, что ткацкая фабрика в Нагое была сущей каторгой -женщин там избивали, а в морозные зимы, раздев донага и отняв обувь, работниц по два часа держали под открытым небом. Но это он узнал потом... Окини-сан с нетерпением ожидала конца августа: — Скоро будет праздник дзюгоя, и мы проведем его вместе. В этот день, голубчик, нам будет особенно хорошо... — Коковцев лишь смутно догадывался, что у этой женщины свой необозримый мир, никак не схожий с его мироощущением. Только теперь, после долгой разлуки, Окини-сан сделалась откровеннее. |
