|
— Ветвь, обращенная к небу, означает стремление к возвышенному. Вторую склоняю как олицетворение земной любви. А средняя между ними- судьба человека... Так делала в Иносе одна моя знакомая японка. Правовед стушевался сразу. Лицеист, кажется, тоже признал свое поражение. И только один кавалерист еще не сдавался. — А вот эти гейши! — сказал он с апломбом. — В полку говорили, что, закончив танец, они делают акробатичес кую стойку на голове... Вы, конечно, видели этот номер-прима? Коковцев пожал плечами. Вера Федоровна сказала: — Надеюсь, если они и вставали ногами кверху, то прежде перевязывали себя ниже колен, дабы не потерять пристойности. — Мама, ну как тебе не стыдно! — вспыхнула Оленька. — Есть вещи, о которых вообще не следует говорить. — Не еле дует, — согласился Коковцев. — Но ошибочно думать, будто все японки обязательно гейши. Японские женщины имеют очень много обязанностей. Я, на пример, видел гейш всего лишь раза три-четыре. Очень скромные и милые женщины... Он уловил на себе скользящий взгляд Ольги. Конечно, мичман заметно выигрывал подле правоведа, лицеиста и ротмистра. Из глубин веранды шумно вздохнула горничная Феня: — Мне кум сказывал, будто япошки уж больно веж ливы. А у нас, как пойдешь на рынок, всю тебя растолкают. — Да, — подтвердил Коковцев. — Я только один раз встретил японцев, ведущих себя грубо на улице. Это случилось в Кобе. Мое внимание привлекла хохочущая толпа. В середине этой толпы сжалась от стыда несчастная японская женщина. — Что же она сделала дурного? — спросила Ольга. — Ничего. Но ростом была чуть выше полутора мет ров. По японским канонам такой рост для женщины — уже безобразие... Лишь единожды из потемок сада выступила легкая тень Окини-сан с улыбкой на застенчивых губах. Но рядом сидела Оленька — цветущая, источавшая здоровую свежесть тела, и мичман отогнал нечаянную тоску. От станции крикнул паровоз. — Я, кажется, засиделся, — извинился Коковцев. Вера Федоровна не пожелала отпускать мичмана, пока ее дочь не предстанет в самом лучшем свете. — Молодые люди давно ждут, когда ты споешь им. — Мать сама открыла рояль, указав дочери даже романс: — «Не верь, дитя, не верь напрасно...» Назло матери, капризничая, Ольга отбарабанила вульгарного «чижика». Ее глаза встретились с глазами Коковцева. — Хорошо, — сказала она. — Не верить так не верить... В отлива час не верь измене моря, Оно к земле воротится, любя. Не верь, мой друг, когда в избытке горя Я говорил, что разлюбил тебя. Рояль звучал хорошо. Мотыльки бились о стекло лампы: Уж я тоскую, прежней страсти полный, Мою свободу вновь тебе отдам, И уж бегут с обратным шумом волны - Издалека к родимым берегам... Это была победа! Откланиваясь Вере Федоровне, мичман испытал удовольствие, когда вслед за ним поднялась и Ольга: — Как быстро стемнело. Пожалуй, я провожу вас... Они спустились с веранды в потемки сада. Между ними бежал спаниель, указывая едва заметную тропинку. — А сколько комаров! — заметил Коковцев. — Однажды в Киото, когда я гулял в храмовом парке, они тоже облепили меня тучей. Но японский бонза что-то крикнул, и все комары разом исчезли. — У калитки он кивнул на освещенные окна веранды. — Эти вот... три идиота! Женихи? — Да, — призналась Ольга. — Но вас они не должны тревожить. Ради бога, не надо: ведь вы лучше их... Этой фразой она нечаянно призналась ему в любви. |
