|
— И зайдем. Кстати, Леня тебе понравится... Появясь в столице, он прежде позвонил ему по телефону: — Леня, прости, что все эти годы не искал тебя. А я, представь, живу сумасшедшей жизнью. Выросли уже два оболтуса, хорошо, что нет третьего. Я — в море, Ольга отвыкла от меня... Он спросил Эйлера, как сложилась жизнь после окончания «Ecole Polytechnique»? Эйлер растолковал, что служил инженером у Крезо, пришлось поработать на кайзера в Гамбурге, кое-что освоил на верфях Армстронга в Глазго и Ныо-Касле. А сейчас он увлечен идеями адмирала Макарова. — Меня волнует мысль о непотопляемости кораблей... Коковцев ответил, что как не существует бессмертия в жизни, так же невозможно добиться и вечности кораблей. — Как пускали пузыри, так и будем пускать, Ленечка. — Чудак! На что же водонепроницаемые переборки? Теперь я занят трюмными системами. С одного борта отсасываю воду, с другого всасываю... Корабли должны быть непотопляемы! Эйлер предупредил, что вернулся из Парижа с женой. — Настоящей француженкой! Вова, она — прелесть. — А как зовут эту прелесть? — Ивоной. — Ленечка, тебе повезло! Такое красивое имя... Перед сном Коковцевы навестили детскую, где спал их второй сын Никита, и, любуясь мальчиком, они банально спорили, на кого он больше похож? Неожиданно Ольга решила: — Уж его-то по министерству финансов... — Пятаки считать? Он же не Воротников, а Коковцев... В постели Ольга разгладила волосы мужа: — Владька, никак, ты лысеешь? Но тебе еще чин каперанга и потом контр-адмирала... О, боже! — размечталась она. — Тюник сейчас выходит из моды. А я, став адмиральшей, сошью себе казакин с горностаевым мехом. Владечка, ты спишь? — Слушаю. — А когда поедем отдыхать в Биарриц? — Скоро... в Порт-Артур, — сонно отвечал Коковцев. ...Окини-сан переступала во второй возраст любви. Ольга Викторовна — тоже! * * * Нынче не принято писать сентиментальных романов. Заранее предвижу упреки критиков: ведь не бедная карамзинская Лиза утопилась с горя в лирическом пруду, а с грохотом опрокинулась в бездну целая эскадра, опозоренная поражением. Где море, сжатое скалами, Рекой торжественной течет, Под знойно-южными волнами, Изнеможен, почил наш флот. Морское собрание Кронштадта осветилось огнями, чествуя веселых и приятных гостей. Банкетный стол на пятьсот персон ломился от яств, громадный зал не мог вместить публики, которую рассаживали даже в аванзалах. Парадная лестница благоухала тропическими растениями, столы утопали в аромате цветов, художник Каразин расписал карточки меню, на которых русская баба в кокошнике обнимала француженку во фригийском колпаке. Оркестром в этот день дирижировал Главач, а капеллою детских голосов управлял знаменитый Агренев-Славянский. Стоили французам показаться на лестнице, сразу грянула увертюра из оперы Глинки «Жизнь за царя», после чего был исполнен марш «Salut a la France», Флотские дамы ужасно волновались: все ли сшито как надо? Обратит ли адмирал Жерве внимание на их наряды. Одно время считали, что русские корабли оказались «самотопами», а теперь признано, что передовые броненосцы эскадры были не виноваты: гореть и переворачиваться их заставляла не наша русская безграмотность, а точные законы физики, применимые ко всем флотам мира, включая и русский флот. Раньше писали, что морские офицеры были способны только напиваться и лупцевать матросов, а теперь пишут, что офицерский корпус эскадры был составлен из грамотных специалистов, верных своему долгу патриотов, многие из которых в советское время заняли научные кафедры в институтах, создавали новые корабли и умерли в почете и признании их заслуг. |
