Он беспокойно заерзал в постели — теперь она стала казаться ему чересчур жаркой, перегретой. На лбу выступила испарина. В сердцах он вытер ее колпаком, да так его больше и не надел. Эти проклятые крестьяне не придумали ничего умнее, чем превратить комнату в адское пекло; но в непроветриваемом, нежилом помещении от этого лишь сильнее выступает влага на стенах. Он уже начинал ощущать на себе ее действие: беспокойство, ломота в пояснице, бессонница… А что, если ему завтра уехать?

Судьи будут неприятно удивлены. Разочарованы. И Клод д’Оффэ тоже. Но ведь в конце концов ему достаточно будет сказать: «Я удовлетворен допросом. Она, несомненно, колдунья. Сожгите ее, и дело с концом». Этого с лихвой хватит для того, чтобы умиротворить их совесть добропорядочных крестьян. Стоит Жанне исчезнуть, как они снова впадут в блаженную спячку — еще на добрых четверть века. До сих пор колдовство обходило эти края стороной. Они впадут в спячку. «Вы видели их? Мертвецы. Живые мертвецы», — сказала она. Он понимал ее лучше, чем желал себе в этом признаться. Их спящая совесть, нежелание задаваться вопросами… Несомненно, это искушение, грех. Но тут есть и положительная сторона. Сонное, равнодушное стадо жвачных животных — оно необходимо для крепости общества. Они, как известняк, как гумус. Сам Господь не осудил бы их за это. Одни созданы для размышлений, другие — для битв, и представляется естественным существование категории людей, созданных для того лишь, чтобы служить для других орудием, материалом. Они тоже по-своему солдаты. Они не знают ни куда идут, ни что делают, ни зачем они это делают, но они необходимы для нормальной жизнедеятельности всего организма. В этом смысл их жизни, хоть сами они об этом и не подозревают. И, быть может, несчастье с Жюльеттой тоже имеет смысл, пусть непостижимый для окружающих, но тем не менее реальный. Быть может, Жюльетта по-своему необходима? Ему представилось, что, окажись здесь Франсуаза, он сумел бы ей это объяснить. Если бы только по ее глазам он не понял, что она нарочно не желает понимать… В такие мгновения он почти боялся ее: кроткая, предупредительная, по-матерински ласковая женщина с золотистой кожей вдруг преображалась в нечто твердое, непробиваемое, глухое, совершенно чужое. Такое уже бывало. Каким одиноким он чувствовал себя тогда! Да, ради Жюльетты Франсуаза послушалась бы колдуньи. Возможно даже, не видя, не ощущая, что это кощунство, святотатство. Нет, никогда, ни за что на свете не согласилась бы она допустить, чтобы страдания ее ребенка могли оказаться полезными для мирового равновесия. Мятеж. Впервые он увидел это так ясно, и эта мысль его глубоко потрясла. Франсуаза — мятежница! Она, которую он взял в жены, полюбил за идеальное соответствие ее роли супруги, за ту непринужденность, с какой она существовала в тесных рамках этой роли, придавая ей смысл и наделяя достоинством. Как умела она поднять до уровня ритуала, чуть ли не священнодействия всякую бытовую мелочь, малейшее событие семейной жизни! И все это без напыщенности и излишних слов, одним своим присутствием, ясным и светлым… Он полюбил ее уже после того, как на ней женился.