Элизабет словно внезапно просыпается. Тяжело вздохнув, она подносит кулаки к вискам, вскакивает и мечется по комнате в поисках выхода, выхода из этого кошмара. Покончить с этой немыслимой, нелепой ситуацией! То же потрясение, какое Элизабет испытала на святой горе, совершилось недопустимое, грезы обрели плоть: наряженная женщина, воплощение греха, сжимавшая мужчину в своих объятиях, завлекавшая его, призывавшая — это она, она!

— Нет, — кричит Элизабет что есть силы.

Она шатается, падает, корчится в жестоких судорогах. Изогнувшись назад, с пеной на губах, она исходит криком, словно пытаясь изгнать прочь губительную мысль. Мучаясь головной болью, Элизабет катается по полу, натыкаясь на мебель, на стены. Смятение ее бедной истерзанной души передается судорожно метущемуся телу, которому боль приносит успокоение. При Марте и Мари-Поль, сбежавшихся на шум, она пытается выброситься из окна, но Пуаро ее удерживает. С губ Элизабет срываются странные насмешливые слова, нечленораздельные звуки. Она вновь кидается на землю, судорожно впивается ногтями в обои, сдирает их, рвет на части, с несказанным облегчением давая выход своим чувствам, кусает руки служанке, врачу, которые порываются ее утихомирить. Шарлю в конце концов удалось заставить ее проглотить микстуру с большой добавкой опия, уложить на кровать, где Элизабет замирает с вытаращенными глазами, время от времени нервно вздрагивая. Потом она совсем успокаивается, забывается сном. Комната меж тем больше похожа на поле битвы: кругом осколки фарфоровой посуды, перевернутая мебель, содранные обои.

— Делать нечего, пока оставим все так, — шепчет потрясенный Шарль. — Я приду завтра.

— Боком выходят мадам его визиты, — беззлобно комментирует Марта, когда за доктором захлопывается дверь. — А ведь она почти выздоровела.

Назавтра он снова у Элизабет, сидит у ее изголовья, ждет, когда у нее прояснится сознание, когда взгляд станет осмысленным. Пусть Элизабет предастся ему, пусть начнет умолять, ему доставляет горькое наслаждение ускользать в сторону, отказываться впадать в самообман. Шарль ведет речь человека степенного, речь, пустопорожность которой не укрывается от него самого.

— Я не хочу вводить тебя в грех, в грех в твоем понимании. Признай себя свободной, признай, что любишь меня, поженимся или не будем скрывать ни от кого свою любовь.

Все это, возможно, правда, однако настойчивое желание помучить ее добавляет жестокости его доводам; сам он в них больше не верит. Отказываясь от тела, Шарль зарится на душу, стремясь овладеть ею любым способом. Пусть Элизабет доверится его здравому смыслу, пусть перестанет сопротивляться; он ведь все равно не отступится. У него нет теперь другой цели, других помыслов. На его глазах, страдая от ужасающего нервного расстройства, Элизабет слабеет с каждым днем, но как ему ее пожалеть, если она обратила против него свое самое крайнее средство, сочтя себя жертвой дьявола?

Некоторые дни Элизабет при смерти, но потом вдруг быстро оправляется от болезни, и вот она уже улыбается, глядя слегка блуждающим взором на окружающих. Иногда навязчивая мысль о ее виновности дает Элизабет передышку: тогда она всецело предается своей безумной страсти, покрывая поцелуями портрет Шарля, лежащий у ее изголовья, потом она затихает, радуясь вновь обретенной невинности. В эти минуты Элизабет принимает Шарля с почти детской нежностью, которая вызывает у него щемящую тоску. Почему он не может устоять перед потребностью навязать свою волю, еще больше разбередить рану?

— Видишь теперь сама, что дьявол тут ни при чем.