Два дня спустя она кажется совсем поправившейся. Верная Марта и старшая дочка Мари-Поль радуются, видя, как Элизабет со спокойной улыбкой на лице встает с постели. Элизабет даже просит принести ей несколько нарядов, колеблется, какой выбрать. Счастливые Марта и Мари-Поль высказывают свое мнение, спорят.

— Зеленое вам идет, мама!

— Однако меховая отделка не по сезону. Лучше, если бы все было как здесь, но воротничок и манжеты кружевные.

— За этим дело не станет, — усердствует Марта.

Сменить отделку — дело пятнадцати минут. Пусть Элизабет немножко потерпит, пока она причешется, платье будет готово. Элизабет улыбается и садится к зеркалу. Мари-Поль подаст булавки. Шиньон с косой, всегда этот шиньон. Элизабет с удовольствием распускает по плечам тяжелые темные волосы.

— Правда, так лучше?

— О да, мама.

Элизабет обнимает Мари-Поль, и та краснеет, не приученная к подобным проявлениям нежности.

— Может, с каждой стороны по тонкой косе, а остальные волосы незакреплены… Или поднять все кверху?

— Лучше две косы, — подхватывает ребенок.

Причесывание занимает битый час, так как Элизабет надумала завить несколько прядей и надо было нагреть щипцы. Марта откладывает платье… снова берет… Наконец все готово, но Элизабет уж больно бледна.

— А если надеть черное платье? Ах нет, я так бледна.

И это правда. Элизабет раздражается и капризным тоном, для нее нехарактерным, повторяет одно и то же. Но ни кремов, ни духов в доме никогда не водилось.

— Может, мне пробежаться в парфюмерную лавку? — робко предлагает Марта.

— Да, и поскорей.

Элизабет примеривает к платью один пояс, другой, но ничего ей не нравится. Все утро пошло на одевание, подготовку, но к чему? Результат в конце концов ее удовлетворяет. Несмотря на болезнь, она никогда не была так прекрасна. Длительные посты даже придали ей таинственную прелесть, прозрачную бледность, из-за которой в ней проглядывает что-то неземное, трогательное. Наложить ли ей румяна, за которыми отправилась в лавку Марта?

— Доктор, мадам.

Она знала, что он придет, ждала.

— Пусть он поднимется. А вы что стоите? Пойди поиграй, Мари-Поль.

Его шаги. Она всякий раз их узнает. Никакого волнения, да и почему она должна волноваться? Ведь все это игра воображения. Я буду с ним проста и весела, как прежде. Объясню ему. Про дьявола, про обет…

— Шарль…

Он положил ей на плечо руку. Элизабет пробирает легкая дрожь. Они глядят друг на друга.

За окном монотонный звук валька. Кто-то моет в реке белье. Детский смех. Марта без хозяйкиного зова не явится. Комната, словно магическое яйцо алхимиков, как бы замкнута в скорлупе. Тяжелая обивка, темная мебель заточают их или, может быть, защищают. Лоб Элизабет покрывается мелкими капельками пота.

— Как вы прекрасны!

Вновь искушение, сильное и простое, как на столике стакан с водой, который достаточно осушить залпом до дна, чтобы никогда больше не чувствовать жажды.

В миг Элизабет перенеслась из одного мира в другой, как из одной комнаты переходят в другую, прикрывая за собой дверь. Она в состоянии лишь молча смотреть на Шарля в безумной надежде, что он освободит ее наконец от обузы-души и она вновь обретет счастье, посетившее ее накануне, счастье того дня, когда она спрыгнула с невысокой стены монастыря, спасаясь от обожающего взгляда Анны. Скорее же, думала Элизабет, скорее. Однако он стоит и смотрит.

— Вы всегда прекрасны, но сейчас вы другая.

— Другая?

Скорее же! Какая пытка — этот его взгляд, который напоминает Элизабет о том, что она существует, когда она жаждет лишь раствориться, сгинуть.