|
Конечно, его огромный рост — лежа на полу, он занимал добрую половину ее хижины, — широкие мощные плечи, покрытые бронзовым загаром, суровое скуластое лицо в шрамах, черная густая грива спутанных волос и синие глаза в пушистых ресницах ничуть не напоминали хрупкую, некогда светловолосую и белокожую Низу. Зато его внутренняя сила без сомнения была сродни ее собственной. Она чуяла ее, как волк чует собрата или врага. То, что обычный человек не заметил бы вовсе, колдунья вдыхала с запахом звериной шкуры, укрывавшей ноги раненого: токи внутренней силы, к тихой радости старухи, гармонично сочетавшейся с силой простой, внешней. Опять же его схватка с двумя снежными тиграми, коих Низа презирала за чисто человеческую подлость, ясно доказывала сии наблюдения.
Теперь, когда Конан отошел наконец от маячившей впереди границы Серых Равнин, она могла вздохнуть спокойно. То Равновесие, о котором варвар спорил с Лайтлбро, соблюдено: он — молодой и сильный — уходит в жизнь, она — дряхлая и немощная — в обратную сторону. Вознося благодарение светлому Митре, что позволил ей перед этим спасти человека, таким образом счастливо завершая ее земное существование, она невольно уносилась мыслями в прошлое — далекое или близкое, трудно было разобрать, потому что и тогда и сейчас годы ее текли одинаково плавно, размеренно, словно один день растянулся на весь ее век. Но если другой взроптал бы на богов за это, старая Низа их искренно благословляла. Пусть не испытано любви и страсти — не всякого душа к тому стремится, — зато не случалось ей предавать и лукавить, обманывать и льстить; пусть никто не помянет ее добром, зато и все дурное, что говорят о ней люди — ложь, а ложь есть — хвала Митре — всего лишь фантом; пусть нечего вспомнить, зато и не о чем забывать. И все же были в ее жизни прекрасные мгновения, когда душа возносилась в небеса так стремительно, что захватывало дух — в них-то и возвращалась Низа сейчас, охваченная сладкой мирной полудремой. Что ж, если дорога подошла к концу, почему бы не подвести итог… Но тут северянин, глубоко вздохнув, прервал плавный ход ее дум.
* * * С трудом поднявшись с теплого места у очага, старуха пошаркала своими огромными деревянными башмаками об пол, умащивая в них костлявые ноги со сбитыми в ссадины пальцами, и направилась к киммерийцу. — Низа… — просипел он, мутными еще глазами следя за ее приближением. — Дай воды… Вместо воды она влила ему в рот немного темного пива, сваренного ею самой. Горький целебный настой, коим оно было разбавлено, почти не ощущался, зато горячил кровь не хуже акуры — крепчайшего вендийского вина, заодно питая и прочищая ее. Конан с наслаждением проглотил две полных глубоких ложки ароматного напитка, затем обратил несколько затуманенный взор на старуху. — Почему ты спасла меня? Низа не ответила. К чему объяснять то, что должно быть понятно без слов? Длинные пальцы ее с распухшими суставами ловко втирали мазь в глубокую рану на плече, в то время как глаза из-под опущенных ресниц наблюдали за выражением лица северянина. Сначала он, так и не дождавшись ответа, недоуменно приподнял одну бровь, потом нахмурился — видимо, сообразив наконец что к чему, — потом фыркнул и отвернулся. Пряча усмешку, Низа едва заметно качнула головой: он понял свой промах — в чем колдунья и не сомневалась, — но из ослиного упрямства ни за что на свете не сознается в этом. Впрочем, она и не ждала от него так много. В далекие времена, которые еще сохранила память, и она была так же упряма и горда. Никто, даже брат, не мог убедить ее признать ошибку и смириться с истинным положением вещей. В любом случае она твердо стояла на своем, высокомерно повторяя: «У меня на все есть свое собственное мнение, даже если я с ним не согласна!» — Дай еще пива, — сумрачно буркнул киммериец, не поворачивая головы. |
