Я беспокойно оглянулся по сторонам, мне не хотелось, чтобы кто-нибудь принял меня за чокнутого. Но немногочисленные посетители сидели за столиками в одиночку, и каждый был занят собой. Убедившись что никто не обратил внимания на мой странный заказ, я облегченно вздохнул, залпом выпил первую рюмку и стал ломать голову над тем, как мне справиться с остальными пятью. В выпивке я был слаб, уже после первой рюмки у меня запылали щеки, бывшие узники — крамольные мысли — мигом пришли в веселое расположение духа, рассудок, державший ключи от их камер, мрачно заявил, что дело пахнет керосином и все это не кончится добром.

В эту минуту в дверях показался Досифей Марков, я вскочил и отчаянно, пожалуй, чересчур рьяно для профессора кибернетических наук, принялся махать ему рукой. Но ведь и океанский пароход выглядит жалким на мели! Досифей Марков увидел меня, издалека улыбнулся и направился к моему столику, вероятно, озадаченный моим необычным рвением.

Досифей Марков, этот добродушный гигант, уже давно поседел. Видный специалист в области хирургии сердца, академик с мировой известностью он оказывал мне помощь в математическом моделировании деятельности искусственного мозга, хотя сам был принципиальным противником кибернетики. С некоторых пор он резко порвал сотрудничество и с кибернетиками и с математиками. По неизвестным мне соображениям Досифей вновь облачился в белый халат и пошел работать в железнодорожную клинику главным хирургом. Кое-кого огорошил его поступок: Досифей уделял много времени преподавательской работе, человеку его возраста больше пристало заниматься научной деятельностью и писать труды, чем делать операции, «чинить» больные сердца. Он находился на полном общественном обеспечении и мог жить беспечно, как птичка небесная. Человек этот знал толк в вине, любил простую пищу (хотя ел мало) и старинные заунывные песни. Злые языки поговаривали, что в молодости он был горазд приударять за красивыми женщинами.

Увидев на моем столике батарею рюмок с коньяком, мой приятель пристально вгляделся в мое лицо, словно усомнившись, уж не обознался ли он и не принял ли за меня кого-нибудь другого. Удостоверившись, что перед ним сижу я собственной персоной, Досифей не удержался и приложил ладонь к моему лбу, — проверить, нет ли у меня жара.

Я покраснел не столько из-за батареи рюмок, сколько из-за того, что Досифей считал меня человеком умеренным и воздержанным.

— Ничего особенного, — сказал я, — немного напутал, делая заказ, но это не беда. Садись, пожалуйста. Ты не представляешь, как я рад видеть тебя!

— Гм, — недоверчиво хмыкнул Досифей. — Людям вроде тебя не свойственно допускать промахи в таких пустячных делах, и я как врач тебе скажу, что для этого, видимо, есть какая-то причина, но на объяснении не настаиваю. Одно могу сказать: это совершенно идиотская установка и тот, кто ее выдумал, — надеюсь, что не ты, — общественно вредный элемент.

— Почему? — спросил я конфузливо, чувствуя, как кровь отхлынула от моего лица. — Почему ты думаешь, что эта установка идиотская?

— А ты разве так не думаешь? — Досифей глянул мне в глаза, взял с подноса рюмку и выпил коньяк небольшими глотками. — Впрочем, — продолжал он, — можешь не говорить, что ты думаешь, ты ведь кибернетик, а значит, одного поля ягода с тем вредителем (прости за ругательное слово!), который придумал эту проклятую установку.

— Автоматика облегчает жизнь человека, — сказал я, чувствуя что говорю будто по протоколу, безо всякого вдохновения, а ведь всего несколько недель назад, я, вероятно, произнес бы эти слова с пафосом. — Да, автоматика облегчает жизнь человека, — повторил я, — она экономит труд, средства, снижает себестоимость товаров и повышает культуру быта.