Карета подлетела к нам, обдав волной пыли. Не знаю заклинатик или бобик, вблизи деревянный ящик с окошками. Две синие полосы по серому борту и резные фонари на лапах-канделябрах по углам. Да герб, фруктовое дерево с короной, перевитое искрящимися молниями и травой с длинными белыми рисинами.

– Тишина на палубе, докладываю я, – наказал Оливье.

Мы переглянулись.

Борт с гербом с предупредительным скрежетом отъехал в сторону, и из кареты высунулись двое гвардейцев в серых камзолах. На солнце заблестели золотые кокарды на колпаках, а в загребущих пальцах заиграли увесистые чёрные дубинки.

– Построиться! – проревел круглолицый гвардеец с раскрасневшимся лицом.

Из-под полей колпака стекали бисеринки пота. Хрустнув спиной, он вывалился в пыль и закряхтев, перекатывался с ноги на ногу, стуча по ладони дубинкой.

Мы послушно вытянулись в шеренгу во главе с Оливье.

Второй гвардеец, со скучным вдавленным лицом и острыми глазами, прошёл мимо и застыл за нашими спинами.

– Чё приперлись? – заорал круглолицый, вперившись в дядю.

– Упали с радуги! – в тон ему завопил Оливье, выпрямляясь.

Я затравленно оглянулся. Бледные полосы, ещё висели над пустошью, подтверждая наше преступное проникновение в Благодатные земли.

– С какой целью упали?

– Всемирный банк!

 Гвардеец, переставив толстые кривые ноги, подкатил вплотную, пристально всматриваясь в единственный дядин глаз:

– Грабить?

– Завещание составлять! – вздохнул Оливье. – Моя карьера погибла, – печально добавил он.

– Он говорит правду! – зачем-то добавил голем.

– Все там будем. В повозку! – приказал круглолицый.

– За что? – возмутился Евлампий.

– Цвет неба своей радугой испортили!

Второй гвардеец со вдавленным лицом и острыми глазами подтолкнул Оливье в спину. Дядя, продолжая улыбаться и корчить гримасы, поднял руки.

– Сдаюсь! – заорал он, маршируя на месте.

От его безумной весёлости было ещё страшнее.

– Жуткая карета, – пробормотал я, косясь на маленькие окошки в борту.

– Она проклятая, – прошептал архивариус. – Могущественный чародей тренировался перед гонками, а когда его оштрафовали за лихую езду, в ярости проклял кареты, сказал: «Чтобы поганые колёса никогда не оскверняли землю и ни одно живое существо не тянуло повозки», – он покачал головой. – Сбылось, по сей день развеять не могут. Зато из них получились превосходные заклинатики.

– Разговорчики! – рявкнул круглолицый.

Оливье влез в карету и развалился на деревянной скамье. Я сел к окну, а рядом притулился архивариус. Гвардейцы, не сводя с нас сердитых глаз, устроились напротив. Круглолицый стукнул по крыше, и борт, скрипя, заехал на место.

Я сглотнул, в полутьме на полу хищно блеснули цепи с застёжками для рук и ног.

Карета дёрнулась и за окошком поднялись клубы пыли. Кандалы тоскливо брякнули и, под их унылый перезвон мимо поползла убогая пустошь.

Мы с архивариусом и Евлампием напряженно молчали, не решаясь открывать рты при гвардейцах. Дядя, беспечно улыбаясь, насвистывал пиратский вальс: бу-бу-бу-бу-бу, бу-бу-бу-бу-бу.

От равномерного покачивания и усталости, я начал клевать носом.

– Потрясающе! – пробормотал архивариус.

Я почти задавил любопытство, но несносный голем дёрнул за цепочку и глаза открылись сами собой.

– Смотри-смотри! – скандировал он.

– Тихо! – возмутился круглолицый гвардеец, но больше для порядка.

Чувствовалось, что он доволен, как поражены чужемирцы. Тогда и я не смог сдержаться и взглянул в окошко. Дорога поднималась на холм, поросший вялой бесцветной травой.