— Грустная история, — спокойно сказал президент. — А ваш отец не пробовал обратиться в суд? Чтобы заставить компанию возместить убытки: ведь она не выполнила свои обязательства.

— Так ведь не было невыполнения каких бы там ни было обязательств. Отец ничего не смог подтвердить документально! С точки зрения права, он был обречен!

— Понятно, — сказал президент. — Тяжелый удар для вашей семьи, должно быть.

— И для города тоже, господин президент, — добавил Хилл. — Статистика...

— Это было тяжелое время, но оно прошло... — сказал Тривейн.

Да, время было тяжелым. Эндрю прекрасно помнил ярость, крушение... Разъяренный и сбитый с толку отец пытался что-то доказать молчаливым людям, а те лишь улыбались и показывали ему какие-то параграфы и подписи.

— Поэтому вы и оставили юридический факультет? — спросил Уильям Хилл. — Эти два события совпадают по времени... К тому же оставалось всего шесть месяцев до окончания университета, и вам предложили финансовую помощь...

Тривейн взглянул на старого посла с невольным уважением. Он начинал постигать жесткую логику его вопросов.

— В какой-то степени вы правы, — ответил он. — Но были и другие соображения. Мне казалось по молодости лет, что существуют более важные приоритеты...

— А может быть, мистер Тривейн, — мягко предположил Хилл, — уже в то время у вас появилась какая-то определенная цель?

— Почему вы не спросите прямо о том, что хотите услышать, мистер Хилл? Вам не кажется, что мы напрасно отнимаем время у президента?

Президент не проронил ни слова, продолжая изучать Тривейна, как врач — пациента.

— Что ж, пусть будет так, — согласился Хилл, закрытая папку и постукивая по ней стариковскими пальцами. — Я прочитал ваше досье раз двадцать, благо оно находится у меня уже около месяца. И все-таки повторю вам то, о чем уже говорил в начале беседы: мне нужны дополнительные сведения. Сначала меня просто разбирало любопытство: побольше узнать о везучем молодом человеке, поскольку Фрэнк Болдвин убежден в том, что этот человек — единственная достойная кандидатура на пост председателя подкомитета. Но потом появились и другие причины. Следует выяснить, почему реакция на возможное назначение Тривейна оказалась такой, я бы сказал, враждебной. Причем, враждебность эта скорее угадывалась, никаких особых высказывании или действий не было...

— Я бы назвал эту враждебность вопиющим безмолвием! — заметил президент.

— Согласен, — кивнул Хилл. — Ответ должен был находиться здесь, — он снова постучал пальцами по досье, — но сначала я не смог найти его. Однако потом, разложив все по временным полочкам, вернувшись к марту пятьдесят второго года, я понял, в чем дело. В тот год вы совершили свой первый, казалось бы, лишенный всякого смысла поступок, вставили, так сказать, капсюль в гранату...

И посол Хилл принялся нудно, пункт за пунктом, излагать свои умозаключения. А Тривейн слушал его и думал о том, действительно ли старику удалось во всем разобраться. Да, у него тогда была только одна цель: делать деньги, чтобы раз и навсегда избавить себя от случайностей. Он не хотел повторить печальный опыт отца, свидетелем чему был во время слушания дела в бостонском суде. Да, конечно, наблюдая за процессом, Эндрю тогда пришел в ярость. Но главное было в другом: в пустой трате ресурсов, не важно каких — финансовых, физических или умственных.