А пока Лодька (вернее, Севка) прыгал и прыгал без устали, и наконец стало ему казаться, что скачет не он, а мальчишка в широких сапожках на тонких ногах и выгоревшей от старости коричнево-рыжей матроске. Севка не удивился, что вместо него здесь оказался Юрик. Отошел в сторонку (снова превратившись в Лодьку), Стал смотреть, как взлетает над упругими досками легонький, будто кузнечик, Юрик Кошельков.

Так все и должно было случиться! Они обязаны были снова слететься здесь, «братья-матросики»! И расчетливая равнодушная судьба тут ни при чем. Скорее уж это подарок того, не забывающего про Лодьку Старика у белой Башни…

Юрик подпрыгивал очень высоко, опускался на доски медленно, как летучее семя. При этом воротник у него неторопливо взлетал выше темени, открывая на спине четырехугольник чистой, не выцветшей материи.

Ярко-вишневый параллелограмм…

Лодьку резануло давней памятью. Отвердевший параллелограмм замер в воздухе, а сам Лодька снова оказался скачущим через веревку тринадцатилетним пацаном. Причем, озадаченным тревожной геометрической проблемой.

Взлеты и опускания замедлялись, а вишневый четырехугольник затвердел, принял строгие формы и повис на уровне Лодькиных глаз.

«Дзынь-нь!» — тонкой чертой натянулась его нижняя сторона. Резкой, как струна, первой догадкой. Линией, обозначенной буквами А и D. «Его потом донашивал мой сын…» Лодька хотел остановить, закрепить эту вибрирующую мысль-струну. Но на линию АD ахнул с высоты перпендикуляр. По нему увесистым железным шариком скользнула догадка номер два. Из точки В.

Латинская буква «бэ» в точности, как русская «вэ».

В — значит Волчок…

«Ну и что? Волчок же, а не…»

«Волчок — прозвище. А имя может быть любым. Значит, и…»

«Но Гольденштерн…»

«Мать с отцом вначале не были расписаны. Фамилия у Волчка могла остаться материнская…»

Если искомая точка лежит сразу на двух линиях, она может найтись только на их перекрестье…

Но здесь была не задача Варвары Северьяновны. И не геометрия морской игры «Острова», где пересекаются азимуты. И не книжка про поиски шпионов. Две линии пересеклись и дали центр проступившей в вишневом пространстве окружности, но центр этот обещал пока лишь малую надежду. И Лодька (он уже висел в воздухе неподвижно) отчаянно провел от разных точек окружности к центру еще несколько радиусов.

«Он изо всех сил запросился к отцу, когда узнал, что Лев Семенович именно здесь…»

«О жил раньше в Ленинграде…»

«Отец увез его отсюда сразу после войны. Возможно, в мае сорок пятого…»

«Потом он не отвечал, наверно, потому, что переехал в Лугу…»

Каждый радиус отзывался звоном, как велосипедная спица. И спицы утыкались в центр все чаще. Но центр по-прежнему обозначен был не одной, а двумя кривыми русскими буквами: МБ — «может быть…» А может и не быть!

И чтобы не стало этой неуверенной М, путь был один — короткий и щемяще-тревожный…

Преодолевая путы невесомости, Лодька развернул себя в пространстве и рванулся вдоль улицы…

Со стороны это выглядело проще: мальчишка будто замер на полсекунды в прыжке, извернулся прямо в воздухе и скачками понесся неизвестно куда.

— Сумасшедший, — сказала вслед рыже-кудрявая девочка Рита. (Потом она говорила так ему не раз, но это уже в другой, ненаписанной книге).

А Лодька мчался назад, к улице Казанской, и тоскливо понимал, что до разгадки — издевательски бесконечное время.